– Фууу! – переводя дух, выдохнул Серёга. – А где мы сейчас, кто скажет?

– Тут даже я, пожалуй, не разберусь, – Гена озадаченно оглядывался по сторонам. – Дворы все одинаковы, а куда мы бежали, я и сам в толк не возьму…

– Кровь – великое дело! – не обращаясь ни к кому, процитировал я Воланда.

– Это ты к чему? – Гена удивлённо воззрился на меня.

– К тому, Гена, что «это ж-ж-ж неспроста!» Это гены твои тевтонские взыграли! У тебя какой-нибудь родственник в войну фаустником не служил часом? Уж больно профессионально ты ракету в трамвай зафигачил! – под общий хохот изрёк я.

– А хрен его знает! – смеясь и ничуть не обижаясь на подколку, отвечал Гена. – Вполне возможно, что и служил. Иначе действительно, с чего бы я его подбил? Трамвай этот?..

***

Промелькнули, как один день, годы… Гена куда-то распределился, и больше я его не встречал. По обрывочным сведениям он ещё в начале девяностых перебрался в фатерлянд, обзавёлся семьёй и стал добропорядочным бюргером, герром Генрихом Краузе.

Но я уверен, что в душе-то он остался прежним Генкой. Генкой-Фаустником.

Впоследствии новое прозвище очень быстро сократили до Фауста.

А вскоре Генку иначе никто уже и не называл. Сам он философски отнёсся к изменениям. Был Генка, стал Фауст…

Но девушкам его новое имя почему-то очень нравилось. Они находили его красивым и загадочным.

Во время службы в Заполярье многие обзаводились домашними питомцами.

Полчасти, например, разводило декоративных рыбок в аккумуляторных банках, списанных с узла связи. Банки были из сантиметровой толщины зелёного стекла, рыбок в них разглядеть можно было с трудом, а уж породу определить – совершенно невозможно, зато раздобыть такую банку можно было у связистов практически даром – не пропадать же добру!

Жившие на территории части неженатые двухгодилы держали леммингов. Лемминги двухгодилам тоже доставались даром – их приносили в общежитие дневальные по отделам (пушистые зверьки безбоязненно шмыгали по казармам). У дневальных был свой резон – они с удовольствие наблюдали, как глупые двухгодилы собираются по вечерам у распахнутого окна общаги, выпускают на подоконник своих леммингов и зачарованно смотрят на них в напрасном ожидании, что те начнут прыгать с четвёртого этажа, как и положено нормальным леммингам.

Начальник четвёртого отдела майор Герцен, по его словам, «разводил на продажу породистых доберманов». Доберман, правда, у него был всего один, и то какой-то больной – то уши у него вовремя не вставали, то ноги не вовремя подкашивались. Жена Герцена в морозы и метели самоотверженно выгуливала этого добермана на руках в надежде на скорое исцеление несчастного животного. Куда там! Хитрый цуцик быстро просек, что болеть выгодно – и, знай себе, пердел и кашлял, не собираясь слезать с рук до скончания жизни.

У нас на астрономо-геодезическом пункте жил кот Ватсон, официально числящийся «средством борьбы с биологическим вредителем», а попутно выполнявший другие полезные функции, как то – протягивание кабелей в потернах и создание на техническом здании неповторимой ауры домашнего уюта. По примеру большинства советских воинов, служебными обязанностями Ватсон себя не утруждал – с биологическим вредителем боролся без энтузиазма, предпочитая мышам столовские харчи, кабель через потерну протянул всего один раз, и то не добровольно, а с подачи начальника АГП майора Окорочкова. Что же касается неповторимой ауры домашнего уюта, то после случая с потерной мстительный кот периодически гадил под дверью окорочковского кабинета, и уж такая при этом аура была на здании – будь здоров! Неудивительно, что в моих глазах Ватсон был просто банальным кошаком, ничем особенным из рядов своих помойных соплеменников не выделявшийся. Но жизнь полна сюрпризов.

Как-то раз, на подходе к техническому зданию, моё внимание привлекла странная дыра в сугробе метрах в пяти от крыльца. Приглядевшись внимательнее, я рот раскрыл от удивления – в сугробе зияло средних размеров отверстие, из которого по направлению к зданию вилась змейка кошачьих следов. Именно от дыры к зданию – следов, ведущих от здания к загадочной дыре, не было! Это противоречило всему, что я до сих пор знал о котах, но было совершенно очевидным фактом – морозной полярной ночью кот спал в сугробе, а утром вылез из него и пошёл на здание завтракать! И этим котом мог быть только Ватсон, сидящий на обледенелых ступеньках и насмешливо косящий в мою сторону – что, мол, Дуст, не ожидал от меня такого?

Взбудораженный невиданным явлением, я бросился делиться своим открытием со старшими товарищами. Первым, кто мне попался, был старший лейтенант Вовка Агапов, смотревший в комнате отдыха телевизор и фальшиво подтягивающий певцу Добрынину, убеждая кого-то не сыпать ему соль на рану.

– Это кто ж его так достал на здании? – вяло отреагировал Агапит на новость о том, что Ватсон ночует в окрестных сугробах, и снова уткнулся в телевизор.

Несколько разочарованный Вовкиной реакцией на очевидное-невероятное я поспешил в аппаратную, где заполнял журнал приёма-сдачи дежурства капитан Королев. «Академик» был человеком здравым, и рассказ про необыкновенные способности Ватсона не должен был просто так проигнорировать. Правда, налетали на него в последнее время периодические приступы дебильного веселья – наверное, переслужил в Заполярье – но сегодня, похоже, он был в норме.