В книге 1967 года «Убийцы среди нас» Визенталь рассказал и о бескорыстных и корыстных информантах, предлагавших Центру свои услуги со всех концов света; и о том, как он собирал и анализировал официальные документы и рассказы очевидцев; как события и имена, упомянутые разными свидетелями, приводили к неожиданным открытиям. Так, в Иерусалиме во время суда над Эйхманом он впервые услышал о 42-летнем фельдфебеле Антоне Шмидте. Потом видел это имя в целом ряде дневников, найденных в Вильнюсском гетто, его называли «святым в нацистской форме»: он приносил в гетто еду и молоко детям, служил связным между гетто и евреями, прятавшимися в городе, нескольким помог выбраться из гетто. Его арестовали, когда он вывозил из гетто очередную группу молодых людей и вместе с ними расстреляли 13 апреля 1942 года. В 1965 году Визенталь разыскал вдову и дочь Антона Шмидта, прочитал его предсмертное письмо: «…Все должны когда-нибудь умереть… умрет и тот, кто убивает, и тот, кто помогает… я хочу умереть помогающим…», увидел его единственную фотографию (спокойное лицо, грустные глаза). Женщины рассказали ему, как во время войны соседи били окна в их доме и требовали, чтобы жена «предателя» убиралась куда подальше. У фрау Шмидт было одно лишь желание – побывать на могиле мужа. В 1965 году Вильнюс был еще закрыт для международного туризма, но Визенталь заручился помощью советского посла в Австрии, и в октябре 1965 года вдова, ее дочь и зять попали в Вильнюс. Центр оплатил их поездку и установку на могиле Антона Шмидта памятника с короткой эпитафией: «Здесь покоится человек, считавший, что помогать ближнему своему важнее, чем выжить самому».

В небольшой книжке 1970 года «Подсолнух: о возможности прощения и его пределах» [105] Симон Визенталь говорит всего о нескольких концлагерных событиях, определивших его послевоенную жизнь. Один эпизод почти мимолетный: заключенных везут на работу мимо львовского кладбища, и Визенталь замечает на могилах немецких солдат посаженные рядом с крестами подсолнухи. Для зэка Визенталя подсолнух – символ неразрывной связи мертвых с живыми, и, зная, что его самого ждет только безымянный ров, он завидует вражеским покойникам, о которых помнят. Позднее для Визенталя помнить погибших и не дать миру о них забыть – стало делом жизни. Второй эпизод значительно длиннее: концлагерником он однажды работал во дворе временного военного госпиталя; вдруг рядом остановилась женщина с красным крестом на косынке и, ухватив его за рукав: «Еврей?», увлекла за собой в госпиталь, завела в плотно зашторенную палату и вышла, притворив дверь.

В глубине комнаты лежал молоденький эсэсовец. Это он просил сестру милосердия найти еврея, чтобы успеть перед смертью рассказать о мучившей его вине: как он в Днепропетровске участвовал в акции уничтожения евреев; сотню их загнали в здание школы и взорвали ее; как долгими ночами в ожидании смерти он мечтал встретить еврея и просить у него прощения за Днепропетровск, боясь, что не осталось в живых уже ни одного еврея; и вот теперь он рассказывает еврею всю свою коротенькую жизнь – и про маму, которая всегда верила, что у нее «хороший мальчик», и опять про Днепропетровск, он просит отпустить ему грехи его и дать ему умереть с миром. «В комнате воцарилась напряженная тишина, – вспоминает Визенталь. – За окном яркое солнце, а здесь в потемках лежит человек, страстно жаждущий покойной смерти, но память о страшном преступлении не дает ему покоя, а рядом с ним другой человек, тоже обреченный на смерть, но он не хочет умирать, потому что жаждет увидеть конец ужаса, заполонившего мир. Первый просит прощения. Второй, сам беспомощный, ничем ему не может помочь». Визенталь молча вышел из комнаты.

Он рассказал об этом солагерному приятелю Йозеку, который ответил: «Я поначалу боялся, что ты его простишь. А у тебя нет права прощать за тех, кто тебя не уполномочил. Сам, если хочешь, ты можешь простить и забыть своих обидчиков. Это твое личное дело. Но прощать тех, кто не перед тобой, а перед другими виноват, нет, такого нельзя брать на свою совесть». Позже Визенталь повторит свой рассказ поляку семинаристу из Освенцима и спросит, простил бы тот умирающего нациста, осуждает ли он Визенталя за непрощение. «Мы много и долго говорили об этом, и не пришли ни к какому заключению. Наоборот, Болек стал уклоняться от первоначального утверждения, что я обязан был простить умирающего, а я начал сомневаться в том, что тогда поступил правильно. Но сами разговоры были полезны. Он, будущий ксендз, и я, еврей, приводили друг другу разные доводы и начинали лучше понимать точку зрения другого».

Но сомнения остались, и четверть века спустя Симон Визенталь закончил свою книгу вопросом: «А что бы Вы сделали на моем месте?» И случилось самое неожиданное: читатели захотели ответить на этот вопрос, и у книги «Подсолнух» появилось продолжение? читательские размышления о прощении. Сначала их было всего десять, но с каждым переизданием прибавлялось число ответов читателей из разных стран. В переиздании 1998 года их пятьдесят три от людей разных вероисповеданий (иудаизм, буддизм, христианство разных изводов), разных профессий (ученые, писатели, журналисты, философы, психологи, дипломаты) и разного жизненного опыта: многие пережили нацистские, китайские (девятнадцать лет!) и камбоджийские концлагеря, другие изучают Холокост и геноцид – индейский, армянский, африканский, южно-азиатский, югославский. Религиозные и мирские философы размышляют и объясняют, прежде всего, что такое прощение, кто и как может дать и получить его, и при этом оказывается, что в иудейской, христианской и светской социальной этике больше сходства, чем различий. Многие читатели отвечают только на вопрос, прав ли заключенный, не простивший умирающего убийцу. Другие обращают внимание на его поведение у постели умирающего солдата и при встрече с его матерью (после войны Визенталь разыскал ее в Штутгарте, слушал ее воспоминания, но не рассказал ей, как умирал ее сын) и делают выводы о его характере. Третьи стараются разгадать намерения умирающего солдата и решить, имел ли он право просить о прощении. Приведу только несколько выдержек из наиболее аргументированных высказываний.

Кардинал Франц Кениг, [106] архиепископ Венский написал Визенталю: «…Хотя один не правомочен простить человека за то, что тот причинил другим, это не отменяет вопроса, возможно ли прощение. Для христианина ответ, безусловно положительный, дан в “Новом завете”. На вопрос, есть ли предел прощению, Христос отвечал «нет»… Вы оказали умирающему великую услугу, просто слушая его, несмотря на Ваше внутреннее нерасположение… Давая ему возможность признаться в совершенном преступлении и выразить раскаяние, Вы тем самым признали произошедшую в нем перемену… Хотя Вы и вышли, не проронив слова прощения, умирающий все-таки чувствовал, что Вы допускаете его искренность, иначе он не просил бы Вас повидать его мать…»

Итальянский писатель Примо Леви, [107] переживший Освенцим, ответил Визенталю: «Отказать в прощении – это еще не все… Понятно, почему Вас до сих пор гложет сомнение: в Вашем случае невозможно категорически выбрать между “да” – “нет”, все равно всякий раз остается что-то сказать про другую сторону… Но я хочу добавить, что эсэсовец, о котором Вы пишете, не кажется мне морально преображенным. И есть все основания полагать, что, если бы не близкая смерть, он вел бы себя совсем по-другому: с падением нацистской Германии он, может быть, и раскаялся бы, а может быть, никогда бы не раскаялся…»

Американский раввин Иосиф Телушкин [108] объясняет, что еврейская этика различает грехи против Бога и против человека. Грехи против Бога прощает Бог в День искупления. Грехи против человека могут быть прощены, если потерпевшая сторона получает возмещение от раскаявшегося, что предполагает, что убийство не может быть прощено, поскольку невозможно возместить ущерб. Еврейская традиция считает, что раскаяние (тшува) состоит из нескольких стадий: грешник должен осознать грех, почувствовать искренние угрызения совести, принять решение больше не грешить, возместить причиненный вред и умилостивить жертву. Еврейская этика предписывает правила поведения и тому, у кого просят прощения: услышав искреннюю просьбу (особенно троекратную) о прощении, он должен простить. Непрощение рассматривается как акт жестокости и является грехом.