Но, к сожалению, отмечает исследователь, наибольшей популярностью в России пользуются крайне агрессивные евразийцы, такие как А. Г. Дугин. Бывший член пресловутой «Памяти», бывший сопредседатель национал-большевистской партии, бывший лидер политической партии «Евразия», нынешний председатель Международного евразийского движения и руководитель Центра геополитических экспертиз, Дугин видит Россию «Сверхроссией» и отводит ей ключевую позицию в создании могучего авторитарного евразийского геополитического блока, который сплотит цивилизации, живущие традиционными ценностями (индусскую, исламскую, славянскую, китайскую и т. д.), и всегда сумеет отразить нависшую над миром угрозу американизации. Готовиться к великому предводительству русские должны уже сегодня, начав изучать великих немецких геополитиков с той тщательностью, с какой некогда штудировали немецких философов. Сам Дугин, несомненно, прилежно читал немецкого геополитика К. Хаусхофера, придавшего геополитике тот вид, в каком она стала частью официальной доктрины Третьего рейха (необходимость расширять жизненное пространство германской нации). Евразийская версия Дугина, как замечает Биллингтон, имеет разительное сходство с нацистской.

Радикальное неоевразийство пользуется широким спросом у трубадуров реакционного национализма и авторитарного режима. Для Геннадия Зюганова, председателя Центрального комитета Коммунистической партии Российской Федерации и руководителя фракции «КПРФ» в Государственной думе (Федерального Собрания Российской Федерации), евразийство – это возможность не только восстановить Союз, распущенный Ельциным, но и вовлечь в него Китай и Индию и возродить в нем авторитарную верховную власть. Для многих других оно привлекательно абсолютной враждебностью к Западу, эзотерической риторикой, патриотизмом, который расценивает родину как абсолют и одновременно с этим наделяет ее глобальными величинами.

В других книгах и выступлениях Дугин говорит о непрекращающейся дуэли цивилизаций, о невозможности разрешить конфликты между несовместимыми культурами и неизбежности большой войны континентов, из которой России предначертано выйти новой мировой державой. В его версии Россия не остров, не цивилизация, а новая Евразийская империя, которая станет лидером в противостоянии странам НАТО и одержит победу (в союзе с традиционными режимами Азии) над проникнутым тоталитарной логикой либерализма североатлантическим миром.

Биллингтон сочувственно относится к трудностям демократизации, с огромным уважением говорит о российских интеллектуалах, активно участвующих в этом процессе, и видит в современной России много примет демократического обновления. Прежде всего, это подъем регионального самосознания (в противовес централизованному управлению), похоже возрождающего традиции предреволюционного областничества (областной автономии). Так, в местах далеких от Москвы, на севере и в Сибири, некоторые регионы добились многих культурных и экономических успехов самостоятельно, без центрального руководства, за что, правда, навлекли на себя очередные политические санкции «центра». Биллингтон видит демократизацию и в том, что у России проявились «женские черты»: страна перестала зваться «отечеством» и «отчизной», а стала «родиной» (в духе серебрянного века), в политической жизни страны заметную роль играют женщины и даже «бабушки», те самые, которые во время августовсго путча 1991 года уговорили солдатиков на Красной площади не стрелять. Религиозный элемент этого события так покорил ученого, что, описав его впервые в «Преображенной России…», он неоднократно возвращается к нему и в рецензируемой книге.

При этом исследователь очень внимательно относится к многочисленным пессимистическим («скверным», «более скверным» и «совсем скверным») сценариям демократизации, согласно которым экономика страны ухудшается, власть устанавливается авторитарная, а диктаторские азиатские режимы становятся друзьями-союзниками. Одни из них написаны остроумно, проницательно и предупреждающе, как «Опасная Россия» Ю. Н. Афанасьева, другие – дидактически, да еще и с амбивалентными рецептами спасения России, как книга А. П. Паршева «Почему Россия не Америка: книга для тех, кто остается здесь», третьи – угрожающе, как триптих «Геноцид: октябрь 1993 – август 1998», автор которого С. Ю. Глазьев, по словам Биллингтона, похоже, готовит «красно-коричневую» оппозицию либеральной демократии.

Как историка культуры, Биллингтона особенно привлекают оригинальные взгляды российских ученых на самобытный русский жребий. Он подробно останавливается на работе двух историков – германиста Ю. С. Пивоварова и монголоведа А. И. Фирсова, разработавших новую дисциплину «Россиеведение», призванную объяснить, как сложилось уникально российское общество, и подвести к мысли, как новая Россия может отряхнуть прах самодержавного наследства. Основой россиеведения является теория русской истории, а сердцевиной последней – «русская система», унаследованная от монгольских завоевателей. Основные два элемента «русской системы» – это «русская власть» и «популяция», находящиеся в постоянном взаимодействии, а третий элемент – «лишний человек», носитель свободы, не принадлежащий ни популяции, ни власти, доказательство незакрытости «русской системы».

С самого начала специфика «русской власти» заключалась, во-первых, в ее моносубъектности, то есть она не договаривалась с другими субъектами, а подавляла всех других, претендующих на субъектность. Во-вторых, «русская власть» никогда не создавала государственных политических институтов в западноевропейском смысле, а заменяла их «функциональными органами» в виде особых слоев: в Московской Руси – боярства, в России XVIII века – дворянства, XIX века – бюрократии, в XX веке – партийной номенклатуры; и своего рода «чрезвычайных комиссий», как опричники Ивана Грозного, гвардейцы Петра Великого или чекисты большевиков. Работники этих органов набирались из разных общественных слоев и возносились по положению над обществом в целом. Но на каждом новом повороте истории, укрепляя свои позиции, власть устраивала чистку существующего «функционального органа», вырывала из социального пространства новый сегмент и формировали из него новый «функциональный орган». Так были перемолоты боярство и дворянство, казачество, чиновничество и партийная номенклатура.

На таком взаимодействии власти и населения в определенное время и на определенном пространстве и основана вся русская история. Исчерпав все «привластные» слои, власть начала черпать из собственной популяции России, став в итоге при коммунизме единой «властепопуляцией». А средством подобного изменения был опять же перемолот, какого не знала еще доселе русская история: «…все молотили всех: власть – популяцию, популяция – власть (в виде доносов и разоблачений «снизу»), власть – власть (апофеоз – 1936–1938 гг.) и, самое главное, популяция – популяцию («войны в коммуналках»)… Внутрипопуляционная (и одновременно внутривластная) война – это война всех против всех, война, где побеждает сильнейший, где правят страх и стремление выжить любой ценой».