— В Пуллах? С какой стати?

Иозеф Нунке совсем не разделял удивления Фреда Шульца, но ему не хотелось, чтобы подчиненный заметил это, вернее, он даже хотел немного припугнуть его:

— Шеф не любит нарушать атмосферу таинственности вокруг своей персоны, поэтому избегает встреч с людьми, даже непосредственно ему подчиненными. Но, если уже вызывает, то это что-либо очень хорошее, или, наоборот, очень плохое. Чаще всего последнее.

— На что-либо хорошее рассчитывать я не могу, а для плохого тоже, кажется, нет оснований. Впрочем, не люблю забегать вперед, как говорится, искушать судьбу. Двинемся на машине?

— Самолетом. Я уже заказал рейс.

— Жаль, я надеялся немного подремать в дороге.

— Что так? Кто эта женщина, которая мешала вам спать ночью?

— Если бы она! А то — он. Около десяти ввалился Больман, уже сильно на взводе — днем его выписали из госпиталя, и он отмечал это знаменательное событие в каждом ресторане, встречавшемся на пути. Представляете, как набрался? Собеседник из него никудышный, пришлось развлекать гостя иным способом. В конце концов перебрал и я. Наверно, впервые в жизни, вы же знаете, я не поклонник Бахуса. Но уж очень тошно было слушать его болтовню. Не зря говорят, что осла узнают по ушам, медведя по когтям, а дурака по разговорам. Если взять первое определение и последнее, это и есть портрет Больмана.

— Ошибаетесь. Уместны все три определения, ибо и когти у него достаточно крепкие, — улыбнулся Нунке. — Не советую иметь с ними дело.

— О, он считает меня своим спасителем и, если задушит, то только в объятиях.

— Прошу прибыть на аэродром заранее, вылетаем ровно в двенадцать.

— В таком случае разрешите откланяться.

Сообщение Нунке о вылете в Мюнхен спутало Григорию все карты. После девяти он позвонил в аптеку, попросил, как было условлено Магду, Мария, очевидно, ждала его звонка, потому что сразу взяла трубку. «Господин ошибся номером, надо быть внимательнее». Конец фразы она произнесла с нажимом, и, не положив трубки, раздраженно крикнула кому-то: «Надо проверить, почему не явилась Клара».

Итак, девушка не явилась на работу. Мария взволнована, хочет с ним встретиться… Рано утром он с трудом отыскал Зеллера, которого очень встревожила история с поддельными ключами. «Завтра утром попробую через одного нашего человека разузнать в полиции об этом Петерсоне. Как все завсегдатаи черного рынка, он, безусловно, привлек к себе внимание и взят на учет. А дальше придется действовать в зависимости от обстоятельств. Возможно, фрау Кениг придется самой опередить события и обратиться в полицию с заявлением о вторжении в ее владения. Все будет зависеть от признания Клары. Давайте завтра в двенадцать встретимся в кафе возле авторемонтной мастерской. Хозяин кафе — мой друг, он устроит так, что мы сможем поговорить наедине».

И вот все складывается так, что он не сможет встретиться с Зеллером и узнать у Марии, как дела. Хорошо еще, что можно через владельца кафе сообщить о своем внезапном отъезде.

Ровно в полдень Фред Шульц встретился на аэродроме со своим начальником. Вид у Нунке был озабоченный. Из-за плохой метеорологической сводки самолет задерживался. Только через три часа маленький двухместный самолет поднялся в воздух. Протерев рукой вспотевшее круглое окошко, Григорий поглядел вниз. Земля стыдливо прикрывала свою осеннюю наготу серыми полотнищами туч. Вверху плыли облака, они походили на лохмотья, отодранные от этих полотнищ. Самолет маневрировал между ними, то набирая высоту, то снижаясь. Григорию вспомнилось его последнее воздушное путешествие и то чувство радости и облегчения, которое он тогда испытал. Все обернулось не так, как он надеялся, совсем не так. Заныло сердце. Это была тупая, ноющая боль. Вместе с тревожными мыслями она увеличивала ощущение опасности. Зачем «королю незримых теней», как называли Гелена, потребовалось увидеть какого-то скромного Фреда Шульца? Что ждет этого бедолагу Фреда в Пуллахе? Какая неожиданная опасность подстерегает его там? Чтобы не разговаривать с Нунке, а обдумать линию поведения, Григорий смежил веки, словно и впрямь хотел подремать.

Но Нунке и сам не собирался продолжать начатый на аэродроме разговор. Трехчасовое ожидание окончательно измучило шефа, и теперь его тоже одолевали невеселые мысли.

Вчера снова было столкновение с Гансом, на этот раз более острое, чем когда-либо. Встретившись с сыном только за ужином, отец увидел, что у того разбит нос и опухли губы. «За что тебя так?» — поинтересовался Нунке, в душе радуясь, что мальчик участвовал в какой-то драке, как и надлежит каждому нормальному школьнику его возраста. «Я отказался играть в военную игру», — равнодушно ответил Ганс и протянул матери свою уже пустую кружку: «Мама, налей еще немного молока, оно такое холодное, даже губа меньше болит…» Сдерживая гнев, Нунке уже спокойно спросил: «Почему отказался? Может, ты заболел или плохо себя почувствовал?» — «Просто я ненавижу войну», — также равнодушно ответил мальчик, больше думая о молоке, которое так приятно остужало горячие губы, чем о не забытом еще ужасе перед бомбежкой, о своих разговорах с Лютцем, который так неожиданно исчез из школы, а потом чуть не исчез из его жизни. «Ага, ненавидишь войну, — сдерживая бешенство, констатировал Нунке. — Ну, а если бы в наш дом ворвались разбойники и на твоих глазах стали бы издеваться над мамой и Труди? Как бы ты тогда поступил?»

Очевидно, Ганс не ожидал такого оборота и теперь, чувствуя, что его хотят толкнуть на скользкий путь, в отчаянии захлопал ресницами. «Почему же ты молчишь?» Белесые брови мальчика вздрогнули, поползли к переносице: «Тогда, тогда я бы…» — начал он, заикаясь, потом на миг замолчал и вдруг с вызовом крикнул: «Но ведь речь шла о чужом доме! Инструктор по гимнастике поставил перед нами задачу: прорваться через польский коридор, захватить Гданьск, сломить сопротивление, просочиться сквозь его оборону и…» — Ганс не досказал. «Вон из-за стола! Трус, никчемный трус!» Дальше произошло нечто отвратительное, нечто такое, о чем сам потом старался забыть. И он, может, забыл бы, если бы не осуждающе холодный взгляд Берты и упорное молчание Ганса…

Черт побери, чувствуешь себя словно бы нахлебником в собственном доме. Может, все эти разговоры — влияние репетитора, который жил у них некоторое время? Берта не любит о нем вспоминать, зато Ганс всякий раз ссылается на его вкусы и взгляды. Надо проверить в школе, что это за тип! Давно надо было подумать об этом! Итак, часть вины лежит и на отце. Он редко бывает дома, мало внимания уделяет семье. Но должны же они понимать, что он — их кормилец, отягощенный делами. Вот Трудхен, его маленькая Трудхен, та всегда ласкова с ним. Когда она с грациозностью кошечки трется нежной щечкой о его щеку, он готов исполнить любой ее каприз. Она это прекрасно знает и этим пользуется… Может, Ганс ревнует его к сестре? Может, ему надо относиться к мальчику более снисходительно? Завоевать доверие, вводя его в круг сугубо мужских интересов, пробудить фамильную гордость…