Терпкий запах крови хлынул в чуткие, нервные ноздри трёхпалого, и напоенная этим запахом ярость с новой силой всплеснулась в нём, вымывая из мозга последние шаткие бастионы логики и рассудка, подчиняя могучее тело, быстрые ноги, тонкое чутьё одному-единственному слепому, неизвестно откуда возникшему и в то же время непреодолимому инстинкту.

С этого момента трёхпалый убивал не останавливаясь, однако в его действиях проглядывала система, слишком сложная для того, чтобы её можно было приписать простому бешенству. Казалось, трёхпалый превратился в автомат, механизм, который захватил чей-то злой, чужой разум и теперь нажимает нужные кнопки, выполняя коварный, заранее продуманный план.

Управляемый этой неведомой силой, трёхпалый выбирал себе участок леса и начинал носиться по нему от центра концентрическими кругами, вытесняя из участка всех его обитателей и безжалостно убивая замешкавшихся. Очистив себе таким образом зону, трёхпалый останавливался, ждал некоторое время, вслушиваясь в себя, и, не получив желанной команды, бросался бежать дальше, находил новый участок, и всё повторялось сначала.

Ярость, безумие, гнев сливались в невыносимую боль, становились с каждым часом всё сильнее, пронзительнее, казалось, тело вот-вот лопнет, разорвётся на тысячи маленьких яростных клочков.

И всё же эта боль, от которой нельзя было убежать, которая делалась всё нестерпимее, была одновременно и несказанно сладка, приятна трёхпалому, потому что обещала: Главное уже близко.

Трёхпалый делал третий круг, гоняясь за лисицей, которая никак не желала убраться с его участка, когда неожиданно натолкнулся на новый запах. Память тут же подсказала, что запах этот принадлежит чужим существам, недавно поселившимся на краю леса. Ещё он вспомнил, что пришельцы — единственные животные, которых и ему, трёхпалому, надо опасаться. Однако голос самосохранения сейчас звучал в нём совсем слабо, и трёхпалый его не услышал. Кроме того, жизнь для него теперь, ни собственная, ни чужая, не имела никакого значения. Как любое другое живое существо, пришелец в данный момент был потенциальным злом, которое нельзя оставлять на участке, где может свершиться Главное.

Чужак был крупнее лисы, а значит, опаснее; чужак прятался совсем рядом. Трёхпалый перешёл на новый след, уничтожил чужака и, не обращая внимания на грохот и удар в плечо, вырвавший кусок шкуры, бросился опять за лисой.

И вдруг почувствовал, что Главное произойдёт сейчас.

Ярость, свирепость, желание убивать внезапно исчезли. Трёхпалый остановился, тяжело водя боками от многочасовой гонки, трусцой подбежал к раскидистому кусту и, пятясь, чтобы как можно глубже спрятать в зарослях заднюю часть тела, улёгся под колючие ветки.

В этот момент пузырь холки, за последние дни заметно выросший и туго натянувший покрытую короткой рыжеватой щетиной кожу, разорвался с глухим щелчком, и трёхпалый ощутил величайшее блаженство: свершилось Главное!

Из-под треснувшей кожи десятками, а потом сотнями хлынули во все стороны крохотные червячки на коротких проворных ножках — личинки. Трёхпалый видел, как, уже нисколько не боясь его, из-за деревьев вынырнула лисица, которую он не успел убить, потратив время на чужака, и стала с жадностью пожирать личинок. Спрыгнула с ветки и остервенело заработала клювом птица, торопясь набить зоб. Неизвестно откуда появилась толстая, бурая, в зелёных пятнах змея и тоже присоединилась к пиршеству. Трёхпалого это больше уже не тревожило, он знал, что часть личинок обязательно спасётся, успев спрятаться в кустах, зарыться в землю, либо прогрызть себе ход под кору, или пробраться к реке и там нырнуть в ил. Из тех, кого не сожрут сегодня, половина погибнет позже. Но те личинки, которые успеют приспособиться к окружающим условиям, выживут и станут тапирами, муравьедами, лисами; из многих получатся насекомые; те, что сумеют окуклиться в речном иле, всплывут на поверхность уже яркими, крылатыми птицами.

А одна личинка, а может быть, даже несколько превратятся в прекрасных, сильных, длинноногих трёхпалых. И, как он, проживут десятки лет, не ведая страха сами и не вызывая страха у других. И если судьба изберёт их, как избрала его, своим орудием, то в них тоже однажды заговорит великий закон Жизни, и тогда они так же, как и он, заревут от нестерпимой сладкой боли и станут носиться по лесу, наводя ужас на его обитателей и вытаптывая всё живое на своих участках. А потом снова свершится Главное, и Жизнь возьмёт из них всё, что ей надо, и создаст тех, кто будет её достоин.

Из-за кустов вышли двое чужаков и остановились. Почуяв их запах, трёхпалый с трудом повернул голову и увидел, что они смотрят на него. Один из двуногих, с заросшим шерстью лицом, поднял к плечу продолговатый, похожий на палку предмет, и трёхпалый понял, что сейчас умрёт. Но ему не было страшно, он чувствовал, что жизнь всё равно уходит из него, а тем личинкам, что ещё не успели выползти из него, тепла и пищи под шкурой хватит, чтобы дозреть.

Спокойный сознанием того, что выполнил Главное, трёхпалый опустил голову и не видел, как второй двуногий протянул руку и отвёл в сторону блестящий предмет, который держал его спутник, как чужаки переглянулись, посмотрели ещё раз на него, потом повернулись и ушли обратно в лес.

«Сейчас он станет требовать у меня объяснений, — подумал Стас. — А что мне сказать? У него погиб друг, а я не дал ему отомстить…»

Но Грауфф ничего не спрашивал, он шёл позади Стаса и молчал, время от времени прокашливаясь, словно у него пересохло горло.

Стас испытывал странное, незнакомое чувство опустошённости. Будто вакуум, пустое бесцветное Ничто заполнило его мозг, леденящим инеем обметало изнутри живот и грудь, сделало ватными и непослушными мышцы.