Шрифт:
«О, вы, оказывается, герр Розенталь, придумали испанскую забаву — бой с быком. Пикадоры измотают, изранят меня и, когда я уже буду едва дышать, вы легким и изящным движением вонзите в меня клинок и пожнете лавры торреадора» ать [1] .
— Ловко придумано, герр Розенталь! — сказал он, отвечая своим мыслям. — Берегись же, как бы я не распорол тебе брюха!..
— Трое на одного! — кричал поручик Кованько, сжимая кулаки. — Сволочи! Трое на одного!
1
Так в тексте. (Примечание верстальщика).
Он метался по аэродрому в отчаянии бессилия и бранил себя за то, что отпустил Нестерова одного. «Надо было сесть в заднюю кабину и ни за что не вылезать! Как я теперь перед летчиками оправдаю свою нерешительность?..»
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, — успокаивал его Нелидов. — Петр Николаевич маху не даст!
Но сам вглядывался в небо с чувством щемящей тоски: Нестеров был для него больше, чем отцом. Без Петра Николаевича здесь все были бы для него чужими, господами, а он снова остался бы сиротливым мужиком, «черной костью».
Нестеров выбрал одного из австрийцев, пришедших на помощь барону, и ястребом начал кружить над ним, заставляя его уходить вниз. Австриец думал теперь не о премии, а о том, как быстрее достичь земли и оторваться от этого дьявола.
На высоте триста метров Петр Николаевич оставил удирающего австрийца и опять круто устремился вверх, догоняя уходившего Розенталя. Смелыми, уверенными эволюциями он загнал барона назад, в зону аэродрома. Третьего австрийца Нестеров преследовать не стал.
Фридрих Розенталь побледнел. Наблюдатель и механик заметили его волненье: «Альбатрос» остался один.
«Так кто же куры-то, герр Розенталь?» — усмехнулся Нестеров.
Барон увертывался от наседавшего на него русского аэроплана, но высоту терял медленно, стараясь маневрировать по горизонтали.
— Ты скользкий… знаю! — повторял Петр Николаевич. — Но теперь ты от меня не уйдешь!
Он хотел вынудить Розенталя снизиться еще больше и посадить его, но «Альбатрос» сопротивлялся упорно.
Петр Николаевич почувствовал сильную усталость. Сказывалось малокровие, которым он страдал с детских лет.
«Таранить?.. Я высказал эту мысль… Кому, как не мне, проверить ее опытом!..»
Он вспомнил японцев. Офицер-смертник ведет торпеду-таран навстречу своей гибели. Нет, он не хочет походить на японцев. Он русский человек и ему чужд культ смерти…
Наденька встала перед глазами. Вся ее жизнь с ним прошла в заботах, беспокойстве, в страхе за него.
Он метался по городам России, спорил, дерзал, строил, восставал против спокойных и глупых инструкций и правил. Один генерал сказал ему: «Молодые — всегда мятежники! А вот пролетят молодые года, и угомонитесь».
Как это «угомониться», видя неправду, встречаясь с глупостью, которую тебе преподносят как непререкаемый катехизис мудрости?! Петр Николаевич не мог с этим согласиться. Он ходил нехоженными тропами. Ему было трудно. Когда нужна была помощь — от него отмахивались, а добивался успеха — не замечали.
Но невниманье не озлобило его, нет! На Родину, как на мать, нельзя обиду таить. Он хотел лишь одного: чтобы крылья у Родины были могучими и небо чистым.
О, как благодарен он был Наденьке за то, что прониклась она его мечтой, за то, что мужественно переносила частое одиночество!.. Зато как незабываемы были встречи, когда он приезжал в родное гнездо свое, к детям, к милому стуку старинных отчих часов, к скрипу калитки, который не изменяли десятилетия…
Ветер бился в расчалках аэроплана, невидимыми руками хватался за тросы, рвал их, злобно стучал по крыльям. Расчалки выли надрывно, протяжно, точно аппарат жаловался на трудность единоборства со стихией…
Таран… Это все-таки страшная форма воздушного боя, страшная для противника… И пусть! Пусть боятся русского тарана враги России!..
Нестеров повис над «Альбатросом», одев его, как саваном, темной тенью. Барон повернул к нему перекошенное в страхе и ненависти лицо.
Петр Николаевич увидал острый изогнутый подбородок, хищный прищур глаз.
Он внезапно ощутил приступ тошноты, как тогда, в Варшаве, когда Розенталь сделал свое гнусное предложение…
Петр Николаевич крепко сжал челюсти и отдал ручку управления от себя…
С земли видели, как Нестеров настиг австрийский «Альбатрос» и протаранил его колесами шасси. «Альбатрос» сложил крылья и камнем упал в болото.
Аэроплан Нестерова пронесся дальше, потом, перейдя в крутую спираль, пропал за высоким холмом…
В это время Миша Передков вернулся с разведывательного полета и, доложив в штабе корпуса свои наблюдения, приехал на штабном автомобиле на аэродром. Тут он и увидел, как Петр Николаевич таранил неприятеля.