Ах, как хорошо, как сладостно было лететь по зеленым ласковым волнам реки! Ветер обвевал лицо водяной пылью, пахнувшей водорослями и кувшинками. Петя пел, смеялся и дурачился, бросая в нее мокрыми и мягкими, как шелк, кувшинками. И вдруг у Наденьки закололо в ушах, острая, пронзительная боль не проходила. «Продуло ветром, — сказал Петя. — Надень платок!»

Наденька проснулась. Была глухая ночь, за окном медленно всхлипывал и робко стучал по стеклу осенний дождь.

И так пленительно-сладостны были только что посетившие Наденьку видения, так хотелось их продолжения, что она торопливо встала, босиком дошла до комода, достала из ящика синий гарусовый платок и надела его, спрятав уши и спутанные кудрявые прядки волос… Потом легла в постель, простодушно надеясь оказаться снова среди теплых, ласковых волн, под сенью алого паруса, снова чувствовать плечо Пети, слышать его песни.

Но сна больше не было. Сны не повторяются и не имеют продолжения. До утра плакал дождь, и Наденька плакала вместе с ним…

Странно, теперь вовсе не выглядело смешным это полузабытое девичье огорчение.

Хлопнула дверь. Пришел Петр с тяжелой связкой книг. Зябко поводя плечами, Наденька недовольно проговорила:

— Где ты пропадаешь до поздней ночи?

— Как не стыдно ревновать меня к пыльным книгам, — улыбнулся он, обнимая ее.

— Оставь! — Она отстранила его руки. — Ты похож больше на стряпчего, чем на офицера.

— А каким должен быть офицер? Пить вино, играть в карты и призывно звенеть шпорами, завидя хорошенькую женщину?

Петр Николаевич был сегодня в хорошем настроении. Но усталость брала свое: за ужином он ел вяло, неохотно.

— Все смеются… «Что это ваш супруг решил профессию переменить? Книгами обложился, умничает… Не в сельские ли учителя готовится?»

— Кто смеется? — спросил Петр Николаевич, настораживаясь.

— Сегеркранц…

Петр Николаевич поджал губы.

— Петя, вы поссорились?

— Нет. Мне просто до тошноты противен этот… самодовольный гусак!

Она проницательно посмотрела на мужа и, строгая, обиженная, сдержанно-гордая, спросила, разуверившись узнать не спрашивая:

— Петр, что ты… ищешь?

Ее грустный, полный упрека взгляд говорил: «Что ты скрываешь от меня, Петр? Почему так долго молчишь? Скрываешь ведь, признайся!»

Петр Николаевич только сейчас остро, с прихлынувшей болью почувствовал свою вину перед ней. Он жил наедине со своей мечтой, забыв о Наденьке, о ее чутком сердце, которое должно, наконец, оскорбиться его невниманием и замкнутостью. Он взял ее обеими руками за голову, привлек к себе.

— Дина… я молчал… Мне казалось, что я перестаю верить в свои силы. Путь изобретателя каторжно труден.

Наденька вздохнула горестно и вместе с облегчением, так вздыхают дети, когда обида улеглась, тучи прошли и солнце снова проглянуло в юной душе.

Петр Николаевич выпрямился. На лбу пробежала зыбь морщин.

— Ты помнишь последний наш вечер в Нижнем? Высокий Откос над Волгой и звезды, куда ни взглянешь — звезды, до которых, казалось, протяни руку — достанешь? Ты помнишь?

— Помню. Ты собирался на Луну и звал меня с собою, — улыбнулась Наденька уже с прежней доверчивостью.

— Мечтать легко. А когда начинаешь к мечте пробиваться…

— Ты хотел сделать аэроплан. Теперь передумал?

— Нет, не передумал. Надо прежде научиться летать. Понимаешь, Дина? Самому летать. Тогда мне легче будет построить аэроплан своей конструкции.

В глазах Наденьки вопрос сменился испуганным удивлением:

— Ты с ума сошел, Петрусь!..

Петр Николаевич улыбнулся ей, как улыбаются ребенку, когда он скажет милую глупость.

— Авиация — область новая, неизведанная. Одни зажигаются красотой ее будущего, другие не верят в нее, третьи — боятся.

Наденька метнула в него сверкнувшим слезой взором, впилась пальцами в мягкие, с шелковинкой, кудри его.

— Мне страшно, Петрусь!.. У тебя малокровие. Почему тебя потянуло вдруг на опасное это дело?..

— Почему Пушкин стихи писал? — ответил он вопросом же, вырываясь из ее теплых рук. — Впрочем, сравнивать себя с Пушкиным глупо…

Петр Николаевич лукаво подмигнул Наденьке, собираясь сообщить самое сокровенное:

— Я подал рапорт… Поедем в Петербург. А там у меня вырастут крылья!..

Лежа в постели, Петр Николаевич продолжал с восторженной, почти мальчишеской увлеченностью:

— Помнишь, как зачитывались мы в школьные годы Жюль Верном? Он уносил нас на воздушных кораблях фантазии в сказочные дали. Мы верили ему, как верили отцам. И хорошо делали, что верили! Подумай, сколь гениален этот удивительный человек, так ярко предвидевший Завтра!..