Она не продолжала. Гульберг молчал.

— В течение шести лет вы были учителем принца крови, — прошептала она наконец. — Господь дал ему невзрачную внешность. Многие его за это презирают. Однако я прошу вас — смогли бы вы полюбить его столь же сильно, как я?

Вопрос был неожиданным и казался чересчур сентиментальным. Не дождавшись ответа, она через некоторое время снова повторила:

— Чтобы вы в дальнейшем любили моего сына столь же сильно, как я? Тогда вас вознаградит не только всемогущий и милостивый Господь. Но и я тоже.

Помолчав минуту, она добавила:

— Мы втроем спасем это несчастное государство.

Гульберг ответил:

— Ваша Милость. Да будет так, пока я жив.

Тогда она взяла его руку и пожала ее. Он пишет, что это было великое мгновение в его жизни, навсегда ее переменившее. «С этого мгновения я окружил несчастного принца Фредерика такой безраздельной любовью, что не только он, но и госпожа его матушка вдовствующая королева прониклись ко мне безоговорочным доверием».

Затем она снова заговорила о Катрин Сапожок. И, в конце концов, почти прошипела, но достаточно громко, так что эхо еще долго разносилось по Дворцовой церкви:

— Ее необходимо удалить. РЕШИТЕЛЬНОСТЬ!!!

В крещенский сочельник, 5 января 1768 года, четверо полицейских забрали Катрин из ее жилища в Кристиансхаун. Дело было поздним вечером, шел холодный дождь.

Они пришли около десяти вечера, выволокли ее и потащили в крытый экипаж. Солдаты следили за тем, чтобы вокруг не торчали любопытные.

Сперва она плакала, потом яростно плевала в полицейских; только сев в экипаж, она заметила Гульберга, лично наблюдавшего за арестом.

— Я знала! — закричала она, — злобная ты крыса, я знала!

Тогда Гульберг подошел и швырнул на пол экипажа мешочек золотых.

— Ты сможешь увидеть Гамбург, — сказал он негромко. — И не всем шлюхам так хорошо платят.

На этом дверь захлопнулась, лошади тронули, и Катрин Сапожок отправилась в свою заграничную поездку.

Первые дни Кристиан не понимал, что она исчезла. Затем стал догадываться. И очень занервничал.

К удивлению двора, он, без предварительного приглашения, посетил графа Бернсторфа, у которого, не давая никаких объяснений, и отужинал. Во время ужина он в полной растерянности что-то говорил о каннибалах. Это было истолковано как проявление нервозности. Меланхолия, нервозность и бешенство короля всем известны; и всему этому не давалось никаких объяснений. В последующее время он по ночам непрерывно бродил по улицам Копенгагена, и было ясно, что он ищет Катрин.

Через две недели, когда всеобщее беспокойство по поводу самочувствия Его Величества значительно усилилось, короля письмом известили о том, что Катрин предприняла заграничную поездку, не сообщив о ее конечной цели, но попросив передать ему привет.

В течение трех дней король пребывал в своих покоях в полном уединении. Затем однажды утром он исчез.

Его собаки тоже нигде не было.

Его немедленно начали разыскивать. Уже через несколько часов пришло сообщение, что король найден; его обнаружили гуляющим по берегу бухты Кёге, и солдаты стерегли его на расстоянии. Вдовствующая королева послала Гульберга разъяснить ему содержание письма и убедить его вернуться во дворец.

Он сидел на берегу.

Это было патетическое зрелище. Возле него была собака, и она зарычала на Гульберга.

Гульберг разговаривал с королем как друг.

Он сказал Кристиану, что тот должен вновь обрести свое королевское спокойствие, ради страны. Что нет причин для отчаяния и уныния. Что двор и вдовствующая королева — да все! — считали, что благосклонность короля к Катрин стала поводом для волнений. Что эта благосклонность, быть может, могла несколько ослабить несомненно нежные чувства короля к юной королеве и тем самым стать угрозой для будущего короны. Да, возможно, и фрёкен Бентхаген думала так же! Возможно, это и есть объяснение. Возможно, что ее неожиданная поездка была вызвана желанием послужить своей стране, датскому государству, и что она полагала, что препятствует мечте всего государства о наследнике, который упрочил бы будущее трона. Он сказал, что почти уверен в этом.

— Где она? — спросил Кристиан.

Возможно, она вернется, сказал Гульберг, если престолонаследие будет упрочено. Да, сказал он, он почти уверен, что ее неожиданное бегство — это исключительно бескорыстная забота о Дании, что эта ее тревога уляжется. И что тогда она вернется и сможет вновь восстановить свою глубокую дружбу с королем, который…

— Где она? — прокричал король, — вы знаете, что над вами смеются? Такой маленький, незначительный… такой… знаете, что вас называют Золотой ящерицей? [13]