— А вы — королевский лейб-медик? И из Альтоны?

Струэнсе, с едва заметной улыбкой, сказал:

— Из Альтоны. Вы хорошо информированы.

— А вы, как я слышал, хорошо информированы об идеях французских просветителей?

— О них, но также и о Хольберге — крупном датском философе-просветителе, — сказал Струэнсе с улыбкой, истолковать которую французскому гостю было не дано.

— Говорят, — продолжал Дидро, — что король… болен?

Струэнсе не ответил.

— Неуравновешен?

— Очень талантливый, но впечатлительный молодой человек.

— Да. Я довольно хорошо информирован. Ситуация странная. Но вам он, похоже, полностью доверяет.

— Я — врач Его Величества.

— Да, — сказал господин Дидро. — Во многих письмах из Лондона мне сообщалось, что вы — врач Его Величества.

Это была минута странного напряжения. Лошади нетерпеливо переминались в упряжках, накрапывал дождь, а господин Дидро, казалось, хотел что-то сказать, но сомневался, стоит ли это делать.

Но, в конце концов, он сказал.

— Эта ситуация уникальна, — негромким голосом произнес господин Дидро. — Власть формально находится в руках талантливого, очень талантливого, но психически неуравновешенного короля. Некоторые утверждают — я не уверен, можно ли так сказать, — что он — сумасшедший. Вы пользуетесь его доверием. Это налагает на вас большую ответственность. У просвещенного монарха крайне редко существует, как в данном случае, возможность рассеять тьму реакции. В России у нас есть Екатерина, но Россия — это море тьмы на востоке. В Дании эта возможность существует. Не восстанием черни и масс. А при помощи власти, данной Всевышним.

При этом Струэнсе заулыбался и вопросительно посмотрел на него.

— Всевышним? Я не думал, что вы с такой теплотой относитесь к вере во Всевышнего.

— Королю Дании Кристиану VII дана власть, доктор Струэнсе. Дана. Кто бы ему ее не дал, но она у него есть. Не правда ли?

— Он не сумасшедший, — сказал Струэнсе после некоторого молчания.

— А если все же. А если все же. Я не знаю. Вы не знаете. Но если это все же так… то его болезнь оставляет пустоту в самом центре власти. У того, кто займет ее, будет фантастическая возможность.

Они постояли молча.

— И кто же, — спросил, наконец, Струэнсе, — смог бы ее занять?

— Все те же. Чиновники. Дворяне. Те, кто ее занимают обычно.

— Да, разумеется.

— Или кто-нибудь другой, — заметил тогда господин Дидро.

Он пожал Струэнсе руку, сел в экипаж, а потом высунулся наружу и сказал:

— Мой друг Вольтер обычно говорит, что иногда история случайно открывает уникальную щель в будущее.

— Да?

— И тогда можно протиснуться сквозь нее.

Это было 20 ноября 1768 года.

Это был величайший миг Кристиана, а потом продолжились чествования и приемы, и он постепенно стал погружаться обратно в серость, предвещавшую близкий мрак.

Казалось, что все вновь вернулось. По сути дела, Париж был еще ужаснее Лондона. Но теперь казалось, будто его вспышки ярости стали мягче. Он считался любителем театра, и каждый не посвященный приемам вечер устраивались специальные театральные представления.

В то время он чаще всего спал.

Он должен был поехать еще дальше, в Прагу, Вену и Санкт-Петербург, но, в конце концов, ситуация сделалась невозможной. Во избежание крупной катастрофы, было решено, что путешествие следует сократить.

6 января 1769 года король Кристиан VII вновь ступил на датскую землю.

В последние дни своего путешествия он лишь Струэнсе позволял сидеть вместе с ним в королевской карете.

Всем было ясно: что-то произошло. Молодой немецкий врач со светлыми волосами, мимолетной настороженной улыбкой и дружелюбным взглядом сделался фигурой. Поскольку у него не было никакого титула и его невозможно было вписать в четкую иерархию, это создавало беспокойство.

В нем пытались разобраться. Разобраться в нем было нелегко. Он был любезен, сдержан и не стремился воспользоваться своей властью; или, скорее, тем, что воспринималось как власть.

Его было не понять.

Поездка домой была кошмарной.

Неделя сильной пурги, и леденящий холод всю дорогу. Насквозь промерзшие кареты. Все кутались в одеяла. Это напоминало армию, после военного похода отступавшую через русские пустынные земли, в этом отступлении датского королевского двора не было ни великолепия, ни блеска. О том, сколько вся эта экспедиция стоила, уже больше не думали; это было слишком ужасно, но ведь можно же увеличить подати.