Эти их насмешливые ухмылки.

Но им следовало бы присмотреться к его глазам.

В один прекрасный день, думал он обычно, настанет час проверки, когда это окажется в его власти. И тогда его улыбка уже перестанет быть вымученной. Тогда настанет час оскопления и чистоты, тогда будут обрезаны бесплодные ветви дерева. Тогда, наконец, порок будет кастрирован. И настанет час чистоты.

И времени распутных женщин придет конец.

Что он сделает с распутными женщинами, он, однако, не знал. Их ведь невозможно было кастрировать. Быть может, распутные женщины съежатся и сгниют, как грибы с наступлением осени.

Эта картина ему очень нравилась. Распутные женщины должны были съежиться и сгнить, точно грибы по осени.

Его мечтой была чистота.

Радикалы из Альтоны были нечистыми. Они презирали маленьких и кастрированных и лелеяли те же тайные мечты о власти, против которой, по их утверждениям, они боролись. Он раскусил их. Они говорили о свете. О факеле во тьме. Но их факелы распространяли одну лишь тьму.

Он побывал в Альтоне. Знаменательно, что этот Струэнсе прибыл из Альтоны. Париж был змеиным логовом энциклопедистов, но Альтона была еще хуже. Они, казалось, стремились поколебать основы мироздания: мир пошатнулся, и наружу вырвались смута и удушливый чад. Но Всемогущий Господь избрал одного из своих наименьших, самого презираемого — его самого, чтобы встать на пути Порока, спасти короля и очистить от грязи Господнего избранника. И, как писал пророк Исаия, Кто это идет от Едома, в червленых ризах от Восора, столько величественный в Своей одежде, выступающий в полноте силы Своей? — «Я — изрекающий правду, сильный, чтобы спасать». Отчего же одеяние Твое красно, и ризы у Тебя — как у топтавшего в точиле? «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною; и Я топтал их во гневе Моем и попирал их в ярости Моей; кровь их брызгала на ризы Мои, и Я запятнал все одеяние Свое; ибо день мщения — в сердце Моем, и год Моих искупленных настал. Я смотрел, — и не было помощника; дивился, что не было поддерживающего; но помогла Мне мышца Моя, и ярость Моя — она поддержала Меня; и попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их».

И будут последние первыми, как сказано в Священном Писании.

Это его призвал Господь. Его, маленькую Ящерицу. И великий страх снизойдет на мир, когда самый Ничтожный и самый Презираемый будет держать бразды отмщения в своих руках. И гнев Господень покарает их всех.

Когда порок и распутство будут сметены, тогда он восстановит репутацию короля. И даже если порок нанес королю вред, он снова сделается чист, словно дитя. Гульберг знал, что в глубине души Кристиан оставался ребенком. Он не был душевнобольным. И когда все будет позади, и избранный Господом младенец будет спасен, король станет следовать за ним, как тень, как ребенок, покорный и чистый. Он снова будет чистым ребенком, и один из последних будет одним из первых.

Он должен защитить короля. От них. Ибо король, да, и король тоже, был одним из последних и самых презираемых.

Но топчущим точило не ставят конных статуй.

Гульберг был у смертного одра короля Фредерика, отца Кристиана.

Тот умер утром 14 января 1766 года.

В последние годы жизни характер короля Фредерика становился все более тяжелым; он постоянно пил, его руки дрожали; его плоть расплылась и сделалась рыхлой и серой, его лицо было похоже на разложившееся лицо утопленника, и от него, казалось, отделялись кусочки мяса; а где-то глубоко внутри скрывались глаза, блеклые и истекающие какой-то желтой жидкостью, как будто труп уже начал гнить.

К тому же король был охвачен тревогой и страхом и постоянно требовал, чтобы шлюхи делили с ним ложе, надеясь, что от этого его страх пройдет. Со временем это стало возмущать находившихся возле него священников. Те, кому приказывали читать у его ложа молитвы, которые должны были отгонять королевский страх, сказывались больными. Король, в силу телесной немощности, был уже не в состоянии удовлетворять свои плотские желания; тем не менее, он требовал, чтобы присланные из города шлюхи нагими делили с ним ложе. Священники же считали, что молитвы, и особенно ритуал причастия, превращались при этом в богохульство. Король выплевывал Священную Плоть Христову, но пил большими глотками Его кровь, а шлюхи тем временем с плохо скрываемым отвращением ласкали его тело.

Но еще хуже было то, что слух о состоянии короля распространился среди обывателей, и от их разговоров священники начали чувствовать себя запятнанными.

В последнюю неделю перед смертью король очень боялся.

Он называл это простым словом «боязнь» вместо «страха» или «тревоги». У него участились приступы рвоты. В день своей кончины он приказал позвать кронпринца Кристиана.

Местный епископ потребовал, чтобы удалили всех шлюх.

Король сперва долго молча озирал свое окружение, состоявшее из камердинеров, епископа и двух священников, а затем голосом, полным такой глубокой ненависти, от которой все они чуть ли не отпрянули, прокричал, что эти женщины когда-нибудь попадут вместе с ним в царствие небесное, в то время как он надеется, что всем толпящимся сейчас вокруг него, а особенно епископу орхусскому, уготованы вечные муки ада. Однако король не разобрался в ситуации: епископ орхусский еще накануне вернулся к своим прихожанам.

Потом короля вырвало, но он, хотя и с трудом, продолжил пьянствовать.

Через час он вновь впал в буйство и стал звать своего сына, которого хотел благословить.

Около девяти часов к нему привели кронпринца Кристиана. Он вошел вместе со своим швейцарским гувернером Ревердилем. Кристиану было в это время шестнадцать лет. Он с ужасом уставился на отца.

Король в конце концов заметил его и махнул ему рукой, подзывая к себе, но Кристиан остался стоять, словно в оцепенении. Ревердиль взял его под руку, чтобы подвести к смертному одру короля, но Кристиан вцепился в своего гувернера и, по-видимому, вымолвил несколько слов; его губы отчетливо шевелились, он пытался что-то сказать, но звука не было слышно.

— Подойди… сюда… мой любимый… сын… — пробормотал король, резким движением отбросив опустошенный кубок.

Когда Кристиан не повиновался этому приказанию, король начал кричать, дико и жалобно; когда один из священников сжалился над ним и спросил, не угодно ли ему что-нибудь, король повторил:

— Я хочу… черт подери… благословить эту мелкую пичужку… мелкую… пичужку!

Через мгновение Кристиана, почти без применения силы, подвели к смертному одру короля. Он обхватил сына за голову и шею и попытался подтянуть поближе.