Закончив отпускать грехи, Рамон вышел из конфессионала и заявил монахиням, что хочет немедленно увидеться с настоятельницей. Его проводили в приемную аббатисы.

– Я хотел узнать о послушнице по имени Катарина Торн, – начал он с порога.

Лицо настоятельницы выражало крайнее удивление, настороженность и, если Рамон не ошибался, возмущение. В то же время ее вид был неприступным и строгим. Эта женщина обладала собственной властью и силой и не собиралась сдаваться без боя.

– О Катарине? Что вам о ней известно? И откуда?

– Я не просил вас задавать вопросы. Я спрашиваю сам. Итак, где она? Ее не было на исповеди, она не присутствовала в храме во время мессы. И она не ночевала там, где должна ночевать. Она покинула монастырь?

– Я не обязана говорить!

– Нет, обязаны.

– С какой стати?

– Ваша обитель подчиняется аббату Опандо, и вы отвечаете перед ним, как и перед его заместителем, коим являюсь я.

Настоятельница сжала губы. Аббат Опандо всегда уважал ее власть и редко вмешивался во вверенные ей дела, он не посягал на чужую территорию, понимая, что это означает объявление войны. Этот молодой приор готов разом отринуть все правила! Однако в нем было что-то такое, что обезоруживало аббатису: в неподвижном суровом лице, во всем облике отца Рамона таилось нечто тревожное, какая-то глубокая, сумрачная страсть, заставлявшая сердце сжиматься в предчувствии грозы.

– Сейчас мы не на исповеди!

– Потому я не собираюсь выслушивать, что у вас на душе, хотя полагаю… – Рамон сделал выразительную паузу. – Я только хочу узнать, где Катарина Торн.

– Она наказана.

– За что?

Настоятельница помедлила.

– За то, что дерзила отцу.

– Почему она это делала?

– Не знаю.

– Не лгите!

– Она противилась его воле.

– Чего он хотел от нее?

– Неужели вам неизвестно, святой отец? – Настоятельница позволила себе легкую иронию.

– Я вас спрашиваю. – Рамон сделал ударение на втором слове.

– Господин Торн хочет забрать свою дочь из обители и выдать замуж, – сухо произнесла аббатиса.

– А девушка желает принять постриг, не так ли?

Настоятельница, поджав губы, молчала.

– И вы наказываете послушницу за то, что она стремится стать монахиней?!

– Она обязана подчиняться отцу!

– Небесному, а не земному. Последний утратил над ней власть с того момента, как она переступила порог обители. Немедленно освободите Катарину! – В больших темных глазах Рамона появился яркий настойчивый блеск.

– Хорошо, – отчеканила загнанная в угол аббатиса.

– И еще: я хочу поговорить с ней.

– На каком основании?

– Как приор, а также как ее духовный наставник.

– В исповедальне?

– Нет. Время исповеди прошло. К тому же я желаю ее увидеть.

– Ее приведут в приемную.

– Нет, не в приемную. Я побеседую с ней в другом месте.

– Где же?

– В саду.

Настоятельница не выдержала.

– Это неслыханно! Я пожалуюсь аббату Опандо!

– Будет хуже, – Рамон сверкнул глазами, – если это сделаю я.

Настоятельница поднялась с кресла. Ее руки, державшие четки, дрожали.

– Послушницу приведут в сад.

– Отведите туда меня. А Катарина Торн знает дорогу, потому придет сама.

С первых дней своей жизни в обители Катарина полюбила монастырский сад, полюбила куда больше, чем любое другое место на свете. Пышная растительность беззастенчиво штурмовала вековечные твердыни и создавала свои укрепления, ветви свешивались через стены, отбрасывая на землю причудливые тени, цветы полыхали яркими, полными жизни красками, повсюду слышались разнообразные звуки и витали незнакомые запахи. Терновник и плющ сооружали живые клетки, улитки покрывали поверхность листвы серебристыми следами, а роса усыпала землю алмазами.

У Господа Бога был свой райский сад, у Катарины Торн – свой. Когда она находилась здесь, в ее душе и сердце торжествовала свобода.

Девушке объявили, что она должна снять рубашку из колючей шерсти, в которую ей велели облачиться для наказания, надеть белое платье послушницы и идти в сад, где «ее ждут». Катарина не удивилась: сад был местом, где рождались ее мечты, и он же должен был стать миром, где они осуществятся.

Катарина шла навстречу Рамону, а он стоял и ждал. На мгновение девушке стало страшно. Она не различала его лица, зато видела черную как ночь сутану, это наглухо застегнутое одеяние, своеобразную преграду, навек отлучившую его от мира. Подойдя ближе, Катарина разглядела большой серебряный крест на его груди. И только потом посмотрела ему в лицо.

Солнечный свет проникал сквозь ветви, струился по его лбу и щекам, а глаза, напротив, казались темными, глубокими, словно воды таинственного озера.

Рамон смотрел на Катарину. Много лет спустя он все еще видел перед собой эту удивительную, прекрасную и вместе с тем отчасти пугающую картину: она идет ему навстречу, мягко ступая по влажной от росы земле, пронизанная солнцем, и улыбается нерешительной, но легкой и светлой улыбкой.

На Катарине было свободное белое платье послушницы, перехваченное в талии крученым поясом, белая повязка, закрывающая лоб, концы которой спускались на спину. Ее волосы были светлыми, а глаза… Воистину их глубина и прозрачность могли поспорить с небом!