– На все воля Бога, – прошептала девушка.

– Да, на все воля Бога.

Мариам очень любила свой город. Несмотря на многочисленные запреты и насильственное обращение его жителей в иную веру, Галера оставалась мусульманским городом: шумные базары, разноцветные узоры ковров, томные, тягучие, полные восточных напевов вечера, дрожащий от зноя воздух, тонкая и нежная, словно налет на крыльях бабочки, белая пыль.

Все изменилось в тот день, когда в Галеру вошли испанские войска, чему предшествовали ожесточенные бои за город. Песни превратились в крики отчаяния и боли, а песок и пыль окрасились кровью. Прежде по утрам и вечерам в Галере было так тихо, что можно было без труда услышать звук, исходящий из поднесенной к уху морской раковины. Теперь Мариам казалось, что она никогда не изведает спокойствия и тишины.

Испанцы ворвались в их дом в тот час, когда ночь плавно переходила в утро и звезды на западе мерцали, будто серебристые блестки на покрывале невесты. Саида не было дома, он возился с ранеными, которых с каждым часом становилось все больше и больше.

Фатима и ее дочери не спали всю ночь, но под утро их сморил сон, именно потому они оказались особенно беззащитны перед вторжением врага.

Одни солдаты бросились к женщинам, другие стали искать ценные вещи. Какой-то испанец схватил Хафсах, швырнул ее на ложе, намотал ее длинные волосы на свою руку и принялся насиловать, превратив ее женское естество и душу в полыхающую рану. Фатима страшно закричала и кинулась к дочери. Ее сгреб в охапку другой мужчина, однако она выхватила кинжал, который висел у нее на поясе, и вонзила себе в горло. Саламе удалось выбежать на улицу, и ее судьба была неизвестна.

Мариам не видела всего этого, она успела залезть под диван, и туда же забралась Азиза. Они лежали не двигаясь, мысленно отсчитывая томительно текущие минуты. Обе мучительно страдали от того, что не могли перемолвиться словом и не знали, какая участь постигла мать и сестер.

Прошло немного времени, и под диван заглянул мужчина.

– Гляди, а тут еще одна красавица! – воскликнул он и потащил Азизу за одежду.

Девушка в ужасе сопротивлялась и кричала, потому мужчина сосредоточил на ней все свое внимание и не заметил Мариам. А она, онемев от страха, промолчала и тем самым не выдала своего присутствия, хотя всем сердцем желала помочь сестре.

Прошло немало времени, прежде чем Мариам решилась выбраться из своего ненадежного убежища. Дом был пуст. Вещи раскиданы, перевернуты, поломаны и испорчены. Но самым страшным было не это. На диване, под которым пряталась Мариам, лежала бездыханная Хафсах. Возможно, она умерла от жестокости насильников, а быть может, от разрыва сердца. На пороге дома девушка нашла мертвую мать. Азиза и Салама исчезли.

Мариам навсегда запомнила глаза завоевателей, хотя видела их только мельком: блестящие, как золото, и пустые, как покинутое Богом небо.

Девушка вырыла в саду могилу. Ей нравилось заботиться о саде, любимом месте, где рождалась и процветала жизнь, а теперь сад превратился в кладбище, на котором были погребены самые дорогие для нее люди.

Тела матери и Хафсах были тяжелы, но не тяжелее, чем земля, которая покрыла любимые лица. Мариам удивлялась тому, что стала бесчувственной, как камень. Ее близкие умерли, а она не пролила ни слезинки. Однако удивляться было нечему. Настало время, когда день невозможно было отличить от ночи, а желаемое – от действительного. Девушка еще не знала, что самое страшное – это не разучиться улыбаться, а разучиться плакать.

Где-то вдали пылали факелы, клубился дым. Пахло горелым мясом. Две ночи Мариам провела под диваном; ей чудилось, что укрытие, спасшее ее однажды, способно защитить еще раз.

Боль прожигала сердце насквозь, но страх не давал почувствовать это. Она испытывала невыносимую жажду, но ужас помогал терпеть. На третью ночь девушка все-таки выбралась из-под дивана и вышла во двор.

Кругом стояла тишина, жуткая тишина огромной могилы. Мариам зябко обняла руками плечи. Девушка вовсе не была рада тому, что уцелела. Куда ей идти? В ком или в чем искать поддержки?!

Она съела зачерствевшую лепешку, приготовленную руками тогда еще живой матери, и выпила воды. Лежа без сна, с открытыми глазами, она пристально вглядывалась во тьму, пока утренние звезды не начали мерцать, как светлячки на блеклом полотне небес.

Когда наступил день, Мариам нашла в себе силы пройтись по городу. Она увидела много такого, что невозможно забыть. Качавшийся на дереве труп девушки, очевидно покончившей с собой после насилия, части человеческих тел, разорванных бездомными собаками, разграбленные, сожженные дома и море крови. То была кровь убиенных и кровь безвинных девственниц, в изобилии пролившаяся в эти ужасные дни.

В тот миг, когда Мариам почудилось, будто она осталась единственным живым человеком в этом городе мертвых, из-за поворота показались два верховых испанца. Быстро спешившись, они подбежали к ней, схватили и поволокли в ближайший дом. Бросили на ложе, сорвали с девушки шелковые шаровары и задрали рубашку.

Испуганная, измученная, потерявшая всякую надежду Мариам потеряла сознание.

Энрике Вальдес вовсе не чувствовал себя победителем, скорее палачом. С криками «За Испанию!» ведомые им солдаты ворвались в город, где грабили, убивали и насиловали, не щадя никого, даже маленьких детей. Таков был приказ маркиза Мондехара, таково было веление короля. Жители Галеры провинились перед испанцами особенно сильно, потому что слишком отчаянно защищали свой город.