— А поцелуй? — спросил мужской голос. — На прощанье.

— Дурак ты, Вовчик. Эм-м-м!

Поцелуй даже на звук вышел сочный, влажный.

— Неужели любишь его? — усмехнулся невидимый мужчина.

— Нет, но он по-своему прикольный.

— Ага, я видел, как он ходит! Гусь беременный!

— Но жить-то мне надо где-то. Ты ж к себе не зовешь.

— Ты давай, давай, обрабатывай своего хромоножку… Все, пока.

Мотор взревел, и в этом реве и шорохе шин бесследно растворился стукоток каблуков. Я обнаружил вдруг, что меня колотит озноб. Рита! Женский голос был ее!

Гусь… Хромоножка… Жить где-то надо!

Качнулись дома. В следующий момент я сполз по щиту на землю. Может, ты обознался? — вскрикнул кто-то во мне. Девушек с похожими голосами в Питере — тысячи. Тысячи, парень! Не бери в голову.

Хромоножка…

Нет, нет, это не она сказала, это второй. Голос состоятельного, все понимающего в жизни человека. Голос урода, приспосабливающего жизнь под себя.

Гору ему, уроду, гору! Надгробием.

Почему? Почему,…ядь, думал я, случаются дни, которые всю душу вынимают из тебя и в которых одно событие хуже другого, черная полоса, черная полоса, снова черная полоса?

А я не хочу!

Как я теперь в глаза ей буду смотреть? Как она мне будет смотреть в глаза? Все также невинно? И лю… любить тоже? У-у-у, сука, зачем я все это услышал? Что ж вы все на меня одного? Мама, Сергей, Рита… Рита, вы что, сговорились что ли? Я же не выдержу… Ритка, ну как же так?

Мысли скакали блохами.

Мне вдруг показалось, что землю слегка тряхнуло. Я вскинул голову — небо туманилось белесыми разводами, кренились высотки.

Нет землетрясения — я сам трясусь, сам по себе.

Сволочи, все сволочи! Я шлепнул губами, выдавил из горла рычаще-скулящий звук и заревел. Пальцы вонзились в щебень.

Мне не хотелось своего дара.

Для чего он, для чего? Рита… Я,…ядь, прикольный! Клоун! Забавный фокусник! Беременная утка! Спит же с этим… с Магометом с горы!

Слепец! Урод! А я-то думал…

Я бросил камни себе в лицо. Один из них чувствительно ударил по носу, другой разбил губу. Но этого мало, мало, надо бы еще.

Но на второй залп я не осмелился.

Как жить? Как быть со всем этим, кого заряжать? Какая, к черту, эбонитовая палочка! Я — никто, ничто. Все предали. Ничего не осталось в душе. Что делать?

Какие хитрые, остановились, чтобы из окна квартиры видно не было! Убить ее? Выгнать? Сменить замок? Чтобы стучала: "Открой, открой, Коленька!" Чтобы на коленях, на коврике перед дверью…

— Молодой человек, с вами все в порядке?

Мужчина лет сорока склонился надо мной — в синей рубашке с темным галстуком, в коротком пальто, с тонким портфелем в руке. Пятно лица розовело сквозь слезы.

— Да, — я зло отер щеки ладонями.

— Нужно что-нибудь?

Он вытянул шею, ожидая ответа. В другой руке его пискнул телефон. Возможно, он собирался вызвать мне "скорую".

— Вы что, зомби? — крикнул я. — Идите куда шли!

— Извините, — сказал мужчина и исчез.

Я с трудом поднялся.

В горле клокотало. Щеки жгло. Разбитая губа оставила мазок крови на тыльной стороне ладони. А я ведь любил, любил! Думал…

Меня снова затрясло.

По щитам, как слепец, я добрался до прорехи. Но пошел не к дому, а обратно. Не хочу домой. Там эта… Сорвусь, выкину из окна.

Я давил рыдания, но они прорывались сквозь зубы, отрывистые, рычащие.

Вовчик! Она его еще Вовчиком зовет! То есть, действительно у них близкие… Вот и дари, вот и заряжай… Я тогда зачем?

Раскачивались щиты. Потом щиты кончились, и в пляс пустилась вся улица, подбивая в пятки то слева, то справа. Ноги отвечали ей басовитым гулом в лодыжках.

Все оплывало, смешивало цвета, идущие навстречу люди кеглями отваливались за спину, их было много, я пытался ими как-то управлять, смахивая со своего пути. Уйдите, провалитесь к чертовой матери! Чего вам все время нужно?

Звякали колокольцы на дверях, гудками обозначали себя машины, рекламные тумбы зазывали на фильмы и предлагали парфюмерию от "Нина Риччи" и "Хуго Босс". Проскальзывали мимо трамваи, пробегали дети, какая-то собачонка долго вилась за мной, заходясь лаем. Дура, не пошла бы вон. Все, все вон!

Очнулся я у "Старой Деревни", рядом с пятачком, усеянном голубями — кто-то здесь подкармливал их, насыпая пшена и хлебных крошек. Птицы боязливо обходили меня, косили глупыми глазами-пуговичками. Плитки были в помете и перьях. Я стоял столбом.