Затем я снова ныряю под одеяло, ибо именно с этой позиции я привык выслушивать пятнадцатиминутный вокализ моей жены, который служит для меня своеобразным «крико-комментарием» ко всем фазам завтрака детей.

Звонок в дверь, знаменующий приход женщины, которая помогает жене по хозяйству, кладет конец всей этой суматохе и оповещает о начале второй, более мощной волны домашней какофонии. Умело и беспощадно эксплуатируемые женой и прислугой, вступают в действие все исчадия современной техники, придуманные для того, чтобы врачи-отоларингологи не сидели без пациентов.

Если вы не слышали, какой грохот поднимают работающие одновременно полотер, пылесос, посудомойка и стиральная машина, значит, вам не известно, что такое ад. Фантазия самого Данте получила бы еще один мощный стимул, знай он, что представляют собой эти современные орудия пытки.

Во время звукового тайфуна, завываний которого не выдержали бы самописцы самого прочного фонометра, то и дело раздаются телефонные звонки. Но никто к телефону не подходит. Да и зачем? По утрам в нашем доме не услышишь и собственного голоса. Тем более что всю эту оргию ревущих электроприборов постоянно перекрывает занудный лай Дзеты: гордо возвышаясь над корзинкой со щенками, она демонстрирует свою готовность грудью защитить их от воображаемого похитителя.

— Дзееееетаааа! — напрягая голосовые связки, кричит жена.

— Бррруаабррруаабррруаа, — надрывается стиральная машина.

— Швак-дррабанатак-дррак-драк, — выходит из себя посудомойка.

— Дзззыдззыыдзззыдззы, — завывает пылесос.

— Гррряяяягррряягряяяя, — ревет полотер.

— Гав-гав-гаввву… гав-гав-гавввууу, — лает Дзета.

— Дзеееетаааа! — кричит жена.

И так далее.

А Лоренцо хнычет: ему скучно! Либо наш ребенок глухой, либо у него какие-то повышенные требования к жизни.

Наступает время обеда. С шумом возвращаются из школы дети и тут же разбегаются по всему дому. Именно разбегаются. С молниеносной быстротой. Франко, например, ухитряется быть в трех местах одновременно. Вжжжик — проносится он как стрела и всюду успевает что-нибудь натворить. Но речь сейчас не об этом. Вернемся к шумам. Нельзя заниматься всеми стихийными бедствиями сразу.

Совершив набег на кухню и под крики матери (чей голос ничуть не утратил силы), утверждающей, что они обязательно перебьют себе аппетит, дети хватают бутерброды, всякое там печенье, молоко и кока-колу. После чего каждый устраивается в своем углу. Франко ставит какую-то пластинку и отбивает такт на ударной установке собственного изобретения, которая состоит из семи жестянок из-под кофе, связанных ремешком для учебников. Роберта, прекрасно знающая, что у нее нет музыкального слуха, принимается бренчать на пианино. Валентина запускает на всю железку проигрыватель с записью битлов.

Когда я прохожу по коридору, мне кажется, что это не квартира, а наша радиостудия, где двери всех комнат открыты и из каждой доносятся обрывки разных музыкальных программ.

— Ребята, ради бога! — жалобно кричу я.

Франко сразу же оставляет в покое свои жестянки и берет гитару. Валентина выключает проигрыватель и включает магнитофон. Роберта же продолжает терзать пианино, всем своим видом показывая, что она не такая малодушная, как некоторые.

Тут на сцену выходит мама. Напрягая до предела свои мощные голосовые связки, она кричит:

— Вы перестанете наконец шуметь?! Лоренцо заснул!

Правда, кричит она это у самой двери нашей комнаты, где спит малыш. Лоренцо просыпается и заводит свой концерт, а из кухни прибегает Дзета — ее лай означает буквально следующее: «Что такое? Мои дети спят! Какое хамство!»

Но вот все усаживаются за стол. Теперь мы можем выслушать отчет детей о том, как прошел у них день в школе. Пока говорит Валентина, все идет гладко. Роберту мы стараемся не трогать:

— Ладно-ладно, хорошо, только успокойся, пожалуйста! — говорим мы ей (из глаз у нее тотчас выкатываются две заранее заготовленные слезы).

— Ну а у тебя, Франко, как дела? — спрашивает под конец жена тоном, которому позавидовал бы любой профессиональный инквизитор. — Что ты там натворил сегодня?

— Я? Ничего! Подожди, дай подумать… Нет, ничего. Как мне каэцца, ничего.

— Как мне кажется,дуралей, — говорит Валентина своим обычным тоном, вызывающим желание залепить ей пощечину. Только пощечин — сам не знаю почему — мы никогда ей не даем.

— Ты уверен, что не получил двойки по какому-нибудь предмету? — повышает голос жена.

— Я? Понимаешь, мама… — лепечет Франко, — по-моему, нет… Я бы не хотел ошибнуться…

— Не ошибнуться, а ошибаться, — тут же поправляет его Роберта.

— Ошибиться, дуреха! — гневно изрекает Валентина.

— Значит, у тебя действительно все в порядке? — продолжает настойчиво выспрашивать жена, сверля Франко глазами.

— Хорошо? Да не очень… Ни хорошо, ни плохо… Если только…

Этим своим «если только» Франко пользуется слишком часто. Его нерешительность немедленно убеждает жену в обоснованности ее подозрений. Значит, он действительно что-то натворил. А если не натворил, то вполне мог натворить. Или еще натворит. Короче говоря, голосовые связки Мильвии снова напрягаются, и кухня оглашается ее яростным криком. Дзета же из-под стола вторит ей своим лаем: «Не выйдет! Моих щенков у меня никто не отнимет!»