Шрифт:
Ну, думаю, пронесло! Их-высок даже выронил шашку и тоже сел.
Налил я им по стакану, себе чашку под столом набурлыкал, смотрят они друг на друга пронзительно, и, вижу, в руках стаканы дрожат.
«Я, — говорит Миколай Митрич, — больше вас, господин капитан, не боюсь. Мне теперь ничего не страшно, окромя во… воды!»
«Ну, мне это, — отвечает их-высок, — это только приятно… я трусов да мертвецов терпеть не могу!»
«Тогда за ваше здоровье», — обрадовался Миколай Митрич и потянулся чокаться, не донес стакана и так его пропустил в один дух, что их-высок свой оставил и «Здорово! — говорит. — Гдей-то вы так расхрабрели?»
«Долго рассказывать, господин капитан… Давайте, — говорит Миколай Митрич, — поговорим лучше о чем-нибудь таком душеполезном… Я ведь знаю, что вы совсем не такой солдафон! Ведь вы в семинарии были…»
«Да, — говорит их-высок, — метил в попы, а оказался, как видите, лоцман!»
«Очень, — говорит Миколай Митрич, — даже приятно… Вот… вот… Как вы, — говорит, — полагаете, господин капитан, есть у нас теперь бог или остались одни только черти?..»
Их-высок как вскочит и — за шашку, а Миколай Митрич ни в чем, только малость привстал на табуретке…
«Ага, — закричал их-высок, — черти?.. Черти? Ага, я знаю теперь, кто вы такой!.. Что, есть бог, господин навряд-офицер?..»
«Прах! Прах, унесенный буйным ветром! Смерть, господин капитан! Смерть — бог над нами!..»
«Я так и думал, так и думал, — шепчет мне капитан, — так и думал, слышишь, что говорит?»
Я только головой ему мотаю: дескать, как нам не слышать, уж так-де хорошо понимаю, а сам на обоих гляжу и вижу, что дело пустое, а как с ним сообразиться — не знаю!
«Знаю, — еще раз повторил их-высок и руку к самому носу Миколаю Митричу протянул, — знаю теперь, кто вы такой!.. Вы… вы…» — но не докончил.
Миколай Митрич даже вскочил.
«Позвольте, — говорит, — мне течение мысли вашей, господин капитан, не очень понятно…»
«Непонятно? Вы смеете говорить: непонятно?..»
«Непонятно, господин капитан!»
«Непонятно… так сядем… налей-ка нам, Сенька, — говорит их-высок, отбросил шашку и сел. — Вам непонятно?.. Значит, вы и в самом деле живой человек, прапорщик, тьфу, подпоручик Зайцев, значит, вы того… не черт и не дьявол?»
Допились, значит, оба, — говорит Иван Палыч, но Сенька не взглянул на него и продолжал:
«Позвольте чокнуться, господин капитан», — говорит с улыбочкой Миколай Митрич.
«Да я с удовольствием, если так… только позвольте, позвольте, как же вы это сказали?»
«Что изволите, господин капитан?» — опять улыбается Миколай Митрич.
«Да ведь, по-вашему, так и выходит, что на свете теперь ничего, кроме чертей, не осталось?»
«Это уж точно, господин капитан… бога не стало, остались одни только черти… разного вида!»
«А вы, — говорит спокойно их-высок, — хилозофию, господин навряд-офицер, изучали?..»
«Нет, — отвечает Миколай Митрич, — у меня мечтунчик с детства пристал к голове, как у некоторых бывает родимчик!»
Их-высок опрокинул стакан и — об пол.
«Так-с… слушаю, господин навряд-офицер! Хорошо-с! Извольте теперь отвечать мне по всей дисциплине: бога нет?..»
«Был!»
Умственный разговор, — перебил Иван Палыч наше общее молчание, но Прохор на него рукой махнул, как на муху, а Сенька словно не слышал:
«Так-с! Хорошо-с, господин навряд-офицер! Что нам остается?»
«Боженята, господин капитан!»
«Многобог! Вот кто», — поднял руку их-высок, разжал пальцы на кулаке и бросил их книзу.
«Никак нет, — упирается Миколай Митрич, — боженята!»
«Многобог!»
«Никак нет: боженята!»
«Как боженята, — шепотком прошипел командир, — какие такие еще боженята?..»
«Очень простые, господин капитан, ко всякой нации теперь приставлено по божененку… Оттого, — говорит Миколай Митрич, — и войну ведем, что эти самые боженята спать людям не дают хуже, чем блохи!»
Что тут произошло, и рассказать невозможно: их-высок за тубаретку, размахнулся — хвось по столу.
«Вы, — кричит, — немецкий шпион! Вон, распросукин сын! Вон! Сенька, вяжи его! Вяжи сукина сына! Шпиона пымали!..»
Ну, братцы, я в сени, скорее в штаб, Миколай Митрич, гляжу, за мной бежит, еле одышится, а там уж стекла звенят, пальба поднялась нам вдогонку, пули только под ногами: вжик… вжик… Спятил, рехнулся! А все из-за пустого дела, — прибавил Сенька, выбивая из трубки, — выпили бы, как добрые люди, закусили, а то нет… Ну, за то и додрыгались!