— Вот ведь какое дело, — передохнул Иван Палыч, — что же дальше-то было с капитаном?..

— Да известно: сообщил Миколай Митрич в штаб, связали их-высок и откомандировали в… лазарет!

— Нескладно вышло! Теперь их-высок, наверно, в отставку, зато полковника с косой полоской получит! — закончил Иван Палыч. — Интересно бы знать, кого теперь назначат нам в командиры?..

— Найдутся, — сказал Прохор, — об этом тужить нечего! Это у них всё, — похлопал он Сеньку по плечу, — от беспривычки, с богом-то так вышло!..

— Да уж нескладно! — согласился Сенька.

Закинул Прохор кверху голову и заулыбался во все скулы: над самой у нас головой высоко летела журавлиная стая, унося с собой под крылом загубленные, трудные солдатские души.

Как говорил Пек Пекыч, так все и случилось.

Получили мы еще в резерве полковой приказ, который Иван Палыч долго вертел сначала в руках, а потом приставил к самым глазам и расстановисто всем нам прочел:

— Эна, как нашего капитошу завалили, — пыхнул дымом Иван Палыч и палец поднял, а глаза у самого смеются и под козлиной бородкой довольный калачик собрался. — Знаете, кто теперь командир?

— Нам что ж, нам кто ни поп — все батька! Однако мы все в один голос спросили: а кто, господин фельдфебель?

Иван Палыч собрал гармошку на лбу, опять поднял указательный палец и пробасил:

— Его благородие господин подпоручик Миколай Митрич Зайцев…

— Вот это да!

— Проведен по приказу… выходит, и в сам деле вернулся!.. Вернулся… да еще с чином!

— Ну и слава с Христом, что не черт с хвостом! — крикнул радостно Пенкин…

— Говорить тоже надо по делу, — ревниво наставлял Иван Палыч, — командир — дело не махонькое…

— Да нам-то што за беда?..

— Вам-то известно… только знаете, отчего так все случилось? Я вечерысь Пек Пекыча ветрел, про Миколая Митрича, видно, он из хитрости да малого почтения ничего не сказал, а мне, видишь ли, говорит: здравствуйте, говорит, господин фельдфебель — всему голова! Да-а!

Враскосок идти на этот раз Иван Палычу даже Пенкин не стал, все были этой переменой довольны, да и не о том каждый из нас думал.

В полдни, дня через четыре, заявился и сам Зайчик.

Поздравили мы его с благополучным возвращеньем и ротой, а у него и радости-то от этих поздравлений никакой на лице…

Уставился на Пенкина и первым долгом сказал:

— Вы извините, — говорит, — меня, ребята, пожалуйста, что писем ваших я не довез: я их в почтовый ящик бросил, вот только письмо Пенкина у меня как-то за обшлаг завалилось, вот и конверт еще цел. Пенкин, вернуть тебе, что ли?

Пенкин покрутил головой.

— Вы, значит, ваше-высоко, и домой не попали?.. — спрашивает осторожно Иван Палыч.

— Нет, Иван Палыч, попал я совсем в другую сторону, — печально отвечает ему Зайчик.

— Ну и то слава богу, что целы, мы думали тогда, что немец вас прикокошил… Изволите роту принять?..

— Да, согласно приказу… Сегодня к вечеру, Иван Палыч, придет пополнение, произведем тут же разбивку и…

— Неужели ж, ваше высоко, и в отпуск не пустят после такого купанья? — отрывисто проговорил Пенкин.

— Сегодня говорил Пек Пекычу. Ни в каком, говорит, виде, потому — нету солдат…

— Чтоб у него, у черта, рога отвалились…

Зайчик вдруг заторопился уйти, и мы все подумали, что это он от повышения так гнушается нами, и не знали причины: трудно было Миколаю Митричу лгать перед нами, а сказать правду труднее — жалко было ему Прохора Пенкина!

— Послали письма, Иван Палыч?.. Известили?.. — спросил он, обернувшись.

— Как же… мы уж об этом забыли.

— Обсохли! — злобно пробурчал Пенкин.

Ночью в новом составе — хорошо еще и не разглядели наших новичков, сброд какой-то совсем непонятный: кто из Луги, кто из Калуги, народ мореный, по два раза, по три под огнем побывали, — ночью перешли мы на линию, только на новое место, не хотело начальство остатки прежней двенадцатой мокрыми окопами пугать, выбрало местечко посуше.