В глубине таверны поблескивали два толстых бочонка — на одном красной краской был нарисован петух, на другом серо-черной — свинья. Симон налил кувшин из бочонка с петухом, разыскал шесть чашек и погрузил их в корыто с грязной водой ополоснуть. Аромат вина ударил ему в нос, и он окончательно проснулся.

У дверей харчевни появился слепец. Усевшись на пороге и поставив посох между ног, он принялся настраивать допотопную псалтирь, сухо кашляя и то и дело сплевывая, пытаясь прочистить горло. В юности он был погонщиком верблюдов и звали его Елиаким. Однажды в полдень, проезжая мимо оазиса, он увидел, как под финиковой пальмой в углублении с водой плещется обнаженная женщина. Вместо того чтобы отвернуться, нахальный парень уставился на красотку-бедуинку. К его несчастью, поблизости муж бедуинки в это время разжигал костер. Увидев, что к его жене приближается, как намагниченный, погонщик, кочевник схватил две горящие головешки и точно запустил их в бесстыжие глаза Елиакима. С тех пор несчастный начал исполнять псалмы. Обходя харчевни и дома Иерусалима со своей псалтирью, он то воспевал милость Господа, то женскую красоту. Получив свой кусок черствого хлеба, пригоршню фиников или пару оливок, он двигался дальше. Настроив инструмент и откашлявшись, он попробовал голос и с причудливыми трелями начал исполнять свой любимый псалом:

В этот момент появился Симон с вином и стаканами. Едва заслышав псалом, он чуть не взорвался от ярости.

— Хватит! Хватит! Еще один на мою голову! Старая песня: «Помилуй! Помилуй!» Пошел к черту! Наверное, я один грешник на всей земле?! Может, это я подглядывал за чужой женой? Господь дал нам глаза, чтобы мы смотрели ими как следует — ты что, так и не понял? Давай, давай, вали отсюда! Иди, надоедай кому-нибудь другому!

Слепец поднялся, взял псалтирь под мышку и, не говоря ни слова, удалился.

— Помилуй меня, Боже, помилуй меня, Боже, — раздраженно передразнивал трактирщик. — Как будто Давид не смотрел на чужих жен… А этот слепой идиот сделал то же самое — и вот, пожалуйста. Почему страдаем только мы?.. Господи, ради всего святого, оставь меня в покое!

Наконец он налил, и они выпили. Симон тут же налил себе еще и немедля осушил чашку.

— Ну а теперь пойду поставлю в печь голову барашка для вас. Первый сорт! Мамаша вытащила бы такую пищу изо рта собственного младенца! — и он выскочил во двор, где стояла сложенная им небольшая печь, принес щепки и сухую лозу, разжег огонь и поставил горшок с бараниной. Он спешил вернуться — ему хотелось поболтать и выпить.

Но галилеяне были не в том расположении духа. Они молчали, лишь изредка перекидываясь репликами, и все время поглядывали на дверь, словно чувствовали за собой вину. Наконец Иуда поднялся и, подойдя к выходу, остановился на пороге. Его раздражал вид этих малодушных, трясущихся от страха людишек. Как у них ушло сердце в пятки, как они бежали, как быстро добрались от Иордана до Иерусалима, а теперь схоронились здесь, в этой харчевне. И сидят — ушки навострили, от каждого шороха вздрагивают… «Черт бы вас побрал, храбрые галилеяне! — ругался про себя Иуда. — Слава Тебе, Господи, что Ты создал меня не таким, как они. Я родился в пустыне и высечен из идумейского гранита, а не слеплен из мягкой галилейской глины. Вы все лебезили перед Иисусом, рассыпались в клятвах и поцелуях, а теперь каждый трясется за свою шкуру. Но я, я — дикарь, дьявол, головорез, я не покину его, а дождусь Иисуса здесь, пока он не вернется из пустыни, и посмотрю, что он скажет, а тогда уж поглядим. Я не боюсь за свою шкуру. Меня мучает лишь одно — это страдания Израиля».

Из харчевни послышался приглушенный спор. Иуда обернулся.

— По-моему, надо вернуться в Галилею, там безопаснее, — сказал Петр. — Помните наше озеро, парни! — вздохнул он, мысленно увидев свою зеленую лодку, покачивающуюся на синей воде, и сердце его заныло. Он вспомнил гальку, олеандры, сети, полные рыбы, и глаза его наполнились слезами.

— Пошли, ребята! Пойдем, а?

— Мы дали ему слово, что будем ждать его в этой харчевне, — возразил Иаков. — Мы должны сдержать обещание.

— Можно все устроить, — предложил Петр, — попросим киринеянина сказать ему, если он придет, что…

— Нет, нет! — запротестовал Андрей. — Разве можем мы бросить его одного в этом жестоком городе? Мы должны дождаться его здесь.

— А я говорю, надо вернуться в Галилею, — упрямо повторил Петр.

— Братья? — взмолился Иоанн, хватая их за руки. — Вспомните последние слова Крестителя! Он воздел руки над мечом палача и прокричал: «Иисус Назаретянин, явись из пустыни! Я ухожу. Возвращайся к людям! Не бросай мир!» Эти слова имеют глубокий смысл, друзья. Да простит меня Бог, если я святотатствую, но… — Сердце его замерло.

— Говори, Иоанн! — потребовал Андрей. — Что мучает тебя, что ты не осмеливаешься нам раскрыть?

— Что, если наш учитель… — Иоанн снова запнулся.

— Кто?

— Мессия, — наконец закончил Иоанн прерывающимся испуганным голосом.

Все вздрогнули. Мессия! Они уже так долго были с ним вместе, и эта мысль ни разу не приходила никому в голову, кроме Иоанна. Сначала они считали его просто необычно добрым человеком, святым, несущим мир людям; потом — пророком, но не яростным, как пророки древности, а веселым и доступным. Он умел дать почувствовать Царствие Небесное на земле, он мог заставить оценить в этой жизни справедливость и покой. Он называл сурового Бога Израиля «Отче», и грозный, несговорчивый Иегова мягчал и действительно начинал казаться отцом. А теперь! Что это сорвалось с губ Иоанна — Мессия? Другими словами: меч Давида, спасение Израиля, война? И они — ученики, первые последователи — полководцы, судьи, правители вокруг его престола? Подобно ангелам и архангелам, окружающим Господа на небесах, они будут подле Мессии на земле! Глаза их заблистали.

— Беру назад свои слова, парни, — воскликнул Петр, заливаясь краской. — Я никогда не покину его!

— И я!

— И я!

— И я!

Иуда злобно сплюнул и стукнул кулаком по двери.

— Чертовы соратники! — набросился он на них. — Когда он показался вам слабым, вы собрались смыться. А теперь, когда запахло величием: «Я не покину его!» Помяните мое слово, наступит день, когда вы все оставите его, лишь я не предам Иисуса! Симон-киринеянин мне свидетель!

Трактирщик слушал их и усмехался в усы.