Филипп не без драматизма шмыгнул носом:

— Так! Горе мое велико, о могучий горбоносый вождь.

— Великолепно. Предостерегаю, друзья: у него чрезмерно раздутое самомнение, и он любит, чтобы его величали по отчеству. Верно, Капрал? — Он крепко хватил Филиппа по спине.

— А то?! — согласился Филипп. — Кто ж не любит? Вот и Карнеги писал…

— Писал, точно. Так вот. Пользуясь законным правом сюзерена, приказываю: звать вышеназванного гордеца, кому как понравится. При малейших возражениях — драть за уши! Особо чадолюбивые и милосердные могут просить об этом своего сержанта. Возражения? — Он грозно взглянул на Филиппа.

— Никак нет, мастер сержант! Не извольте сомневаться, буду рад любой кличке, — отчеканил Филипп. — Кончай, Генка, — попросил он другим тоном, — вдруг люди подумают, что я и в самом деле невыносимый моральный урод? А ведь я хороший!

— Совсем забыл, — добавил Генрик, — он еще и патологический хвастун. За что и люблю! Знакомься, Капрал, это мой взвод. Маловат, конечно, — с тобой всего две полных четверки, — но так уж здесь принято. Начнем, пожалуй, с руководства. Вот этот лысый фюрер — Бородач, мой заместитель, ефрейтор.

— Мы уже знакомы, — отозвался Бородач.

— Этого тщедушного карлика с мохнатым лицом зовут Павлом Мелким.

— Рад, — сказал лохматый здоровяк и едва не сломал Филиппу кисть, сжав, как слесарными тисками, не переставая притом широко улыбаться, и пояснил: — Мелкий — это фамилие такое.

— Сан и Дан, всем говорят, что братья.

Чрезвычайно серьезные близнецы-боксеры по очереди подали Филиппу крепкие руки. “Александр”. “Данила”. Он, разумеется, тут же забыл, кто из них кто. Впрочем, на груди у каждого легионера присутствовала табличка с именем.

— Наум. — Чернокудрый хазарин, специалист по объездке диких тренажеров, назвался сам.

— Рабинович?! — ляпнул неожиданно для себя Филипп.

— Хуже, — понурил голову Наум. — Значительно хуже. Березовский.

Мелкий, помрачневший было и побагровевший после внезапной и ничем не обоснованной черносотенской выходки Филиппа, облегченно расхохотался. Отсмеявшись, предупредил:

— Следи, парень, в другой раз за языком получше. Еще раз такое себе позволишь — закопаю! Уяснил?

— Вполне. Прости, — кивнул Филипп Науму. — Ей-богу, пошутить хотел, и только.

Тот примирительно махнул рукой: “Не бери в голову”.

— Вольдемар. — Голос последнего в списке представленных наемников, изящного, чрезвычайно подвижного белокурого красавчика был негромким и по-мальчишески хрипловатым. — Но я предпочитаю, чтобы меня звали Волком. — Он с вызовом взглянул на Филиппа. — В противном случае, бывает, обижаюсь.

— Волк — страшный человек, — зашумели сразу все, — хорошо, что он редко на кого обижается.

Страшный человек… Филипп прищурился. Теперь он знал, кто призывал Бородача к расправе над его задницей.

После потрясающе богатого обеда, способного травмировать изобилием и разнообразием блюд весь набор “малых голландцев”, перемежаемого обычными солдатскими приколами и незлобивыми матерками, взвод двинулся по своим кельям.

— Сиеста, — важно объяснил Генрик.

— О-бал-деть! — захлопал глазами Филипп. — Уж не на курорт ли я попал?

— После обеда нагружаться — заворот кишок схлопочешь! Зачем Большим Братьям легионеры с больным брюхом? — недоуменно спросил его сержант.

Действительно, зачем?

— Постой-постой! — спохватился Филипп. — Большие Братья, говоришь?

— Ну да, а как же их еще звать? Тирьям-пам-памцы? Об их родное имечко и шведы с норвегами язык поломают, куда уж нам, простым российским колхозникам! Терране? Пытались, не прижилось. А так — и уважительно, и традиции соблюдены. Вам, русским, конечно, непривычно быть в роли меньших да молодших, однако ж что поделаешь?.. Объективные, брат, реалии!

Сиеста тянулась часа три, и все это время друзья предавались воспоминаниям. Ностальгировали чуть не до слез. Филипп откровенно любовался на все такого же, как прежде, чудесно усатого, волосатого, горбоносого, громогласного, широкогрудого и большерукого армянина, по которому, честно говоря, очень соскучился.

А как Саркисян говорил… М-м-м, заслушаешься! Великолепное национальное красноречие накладывалось на почти неуловимый акцент и вкусно выписываемые детали. Напор горных рек и крепость столетнего коньяка. Громыхание сходящей лавины. Ярость самума и соль армянского радио. Хотя… Самум, кажется, не совсем на месте. Более того, он, кажется, совсем не из тех мест. Впрочем, не важно.

Важным Филиппу показалось вот что: занесло Генрика в Легион вследствие жутко любопытного нагромождения случайностей. Непреднамеренного, разумеется.