— Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!

Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал:

— Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!

Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:

— Сам ты таракан! И когда здесь январь — тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.

— После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев, — прошептал я с подвываниями. — И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти.

— Что это ты несешь? — удивился Генрик. — От темноты крыша поехала?

— От нее, Гена, проклятой, а паче того от тишины. Ты, я помню, раньше был не в пример разговорчивей.

— Мы что, на посиделках с тобой? О чем говорить-то?

— О-о! Меня, Гена, занимает сейчас множество вопросов — как глобального характера, так и попроще. Найти бы того, кто ответит хоть на главные…

— О смысле жизни, что ли?

— Да нет, — сказал я. — И поважнее найдутся.

— Ну?! Какие же?

— Почему Бородач? — хлынуло из глубины души наболевшее. — Почему этого твоего черта лысого, ефрейтора этого твоего адольфоподобного, зовут Бородачом? Он же, гад, до синевы бреется.

— Ах вот оно что! — расхохотался Генрик. — Как же, причина есть. Слушай, коли интересно. Бородач… Он был крутым байкером, Бородач наш. И была у него борода по пояс, заплетенная в две тугие косы, и был чумовой навороченный байк, собственноручно собранный из трофейного, времен Великой Отечественной, мотоцикла “BMW” и движка от “горбатого” “Запорожца”. История его стара как мир: не поделил женщину с еще более крутым парнем. Бородач, желая расставить все точки, вызвал парня на дуэль. Грохнул. Сообщество байкеров результата дуэли не признало; вернее не признало основания для ее проведения: “телка” была “левой”. Из-за такой мочить своего — тяжкий грех. Бородачу объявили вендетту. Вендетта получилась односторонней: Бородач убил еще троих, а перекалечил — без счета. Заглянувшие к нему вербовщики Легиона застали его за увлекательным занятием: он мастерил жилет из тротила — собирался подорваться вместе с мотоциклом и большой партией бывших приятелей. По прибытии в Легион бороду он уничтожал с изощренным мазохизмом: убив хонсака, отрезал по сантиметру от одной из кос — в шахматном порядке. Остатки сбрил лишь тогда, когда заплетать стало больше нечего. А кличка прижилась.

— Еще одна! — возликовал я, останавливаясь. — Гена, ты понимаешь: еще одна девушка! Ну, блин, Братишки дают! Всех одинаково подловили. А ты говорил “не может быть”.

— Совпадение, наверное… — Он помялся. (Я скалил зубы и с вызовом смотрел ему в лицо.) — Самому тошно от таких мыслей, хоть ты не береди душу.

— И станет легче, — подытожил я. — Экий ты у нас, Гена, страус. Головку спрятал — проблемы исчезли. Ловко!

Он бешено завращал глазами.

— То я таракан, то страус, кем еще назовешь? Обезьяной? — Он грохнул кулаком по ребрам и взревел: — Слушать меня, бандерлоги! Бе-е-егом марш! — И первый затопал во все нарастающем темпе.

Я бросился вдогонку.

С километр мы напряженно держали максимальную скорость, заглушая грохотом башмаков тонкий голосок сомнения. “Штоф” был поистине исполинским, до потолка теперь не допрыгнул бы и Бубка со своим шестом, а “донышко” все не появлялось. Хотелось надеяться, что мы путешествовали все же не по бутылке Клейна.

— Привал, — выдохнул наконец Генрик.

Я повалился на пол, закинув ноги на поставленный торчком мешок с палаткой. Гена медленно ходил взад-вперед, восстанавливая дыхание. Потом остановился подле меня.

— Боец, слушай мой приказ! Приказываю выставить вокруг лагеря боевое охранение. Распорядок дежурства такой: первая смена — рядовой Капралов. Вторая смена — рядовой Капралов. Третья — сержант Саркисян… Разговорчики! — гаркнул он, видя, что я собираюсь возмутиться.

Я отправился в охранение, а он занял мое место рядом с мешком и закрыл глаза.

Поскольку трасса, подлежащая патрулированию, оговорена не была, я решил, что командир полагается на собственную мою разумную инициативу. Руководствуясь ею, я и тропил дозор: тридцать шагов вдоль стены в одну сторону, поворот через левое плечо, шесть-восемь шагов прямо, новый поворот и возвращение к “лагерю” вдоль другой стены. Минуя безмятежно отдыхающего Саркисяна, я демонстративно поглядывал на часы, громогласно вздыхал и… и шагал мимо, — Генка глаз не открывал, прикидываясь, что страданий моих не замечает. Я, стеная и проклиная судьбу бесправного солдата, отпечатывал добросовестно тридцать шагов в другую сторону и возвращался.

Когда, по моим часам, две смены уже прошли и я с чистой совестью и сознанием честно выполненного долга вернулся в “лагерь”, он крепко спал, негодяй. Небритое его лицо искажала обиженная гримаса, и мне стало его жаль. Я засвистел мотивчик про пулю-дуру и двинул дежурить дальше.

Прошло еще полчаса. Лицо моего сурового командира разгладилось, и он сладко посапывал. Я ухватился за ремень его карабина и легонько потянул. Подействовало безотказно — Генка вскочил и принялся грозно водить стволом “Дракона” из стороны в сторону. Не обнаружив искомых противников, вопросительно и недовольно уставился на меня.

— Прости, начальник, но по-другому тебя ведь не разбудишь, — сказал я. — Рапортую: за время несения службы никаких происшествий не случилось! Так что поблагодари бойца за безукоризненно выполненный долг и пожелай ему долгого сна и нескорого приятного пробуждения.

— Желаю! — миролюбиво согласился Гена, уже посмотревший на часы и оценивший мое поистине великодушное долготерпение.

Заснул я мгновенно.

Проснулся, кажется, тоже.

Генрик был деловит:

— Пятнадцать минут тебе на оправку и завтрак. Пора идти дальше. Время не ждет…