Я немедленно подхватил. Допеть мне, увы, не дали… Посреди дороги, широко расставив длинные ноги, стоял, покачиваясь, мой благородный соперник Бобсон, и рыжая его макушка упиралась в небосвод. Его длинный, густо заляпанный веснушками нос украшали замечательные зеркальные очки. Отраженное от них солнце нестерпимо жгло мои наглые зенки, залитые пивом под самую завязку.

Я благоразумно прищурился и обогнул Бобсона слева.

Генрик обогнул его справа.

Затем мы опять сомкнули ряды и двинулись дальше. Бобсон развернулся и принялся испепелять зеркальным взглядом мой затылок. С расстоянием мощь лучей оружия возмездия как будто не ослабевала, а даже увеличивалась. Я не вынес страшной муки и обернулся.

— Пощади, о суровейший! — взвыл я. — Не было у меня с ней ничего! Совершенно. Клянусь своей треуголкой!

Боб презрительно сплюнул в мою сторону, а Генрик ткнул локтем в бок:

— Капрал, ну-ка, кончай издеваться над страдальцем. Ишь, остряк нашелся. Не смешно, между прочим.

— Да и мне, Гена, не до смеху, — признался я. — Без вины же виноватым оказался! А тут еще этот, — я мотнул головой на рыжего василиска, — красавец. Лыцарь, блин… Хлебнем за рыцарство?

— Хлебнем, — сказал Генрик и снял с пояса флягу.

Баян я привез из дому и ежевечерне играл “для души”. Никто до сих пор недовольства моими концертами не выразил, и я тешил себя мыслью, что играю хорошо. Возможно, конечно, что ребята имели крепкие нервы и неимоверное терпение. Или стены в казарме отлично изолировали звук.

Как бы то ни было, но сейчас баян ждали. Как из печки пирога. Это ласкало мое самолюбие, раздувшееся к тому же от влитого в него пива. Поэтому я любил сейчас весь свет. А больше всех я любил сейчас Генрика. Старого, доброго своего друга… Спасшего мне когда-то жизнь. Отдавшего мне кровь свою! Чтобы отметить пламенное это чувство, я обхватил его за плечи и крепко к себе прижал.

— Похоже на намек, — сказал он. — Твоя любовь сменила цвет, э?

— Иди ты! — возмутился я. — Извращенец. Кровосмешением я не занимаюсь. Особенно в предвкушении советско-китайской дружбы. Кста-а-ати… Кто это там тусуется возле казармы?

— Вах! — выдохнул Генрик. — А китаянки бывают блондинками?

— Что? — рассеянно спросил я.

В голове моей трепыхалась возбужденно-удовлетворенная мысль: “А ведь я, кажется, знаком с этой девушкой! И я, кажется, был все-таки прав кое в чем…”

Конечно, я был с ней знаком.

Может быть, тогда, в шубке, я и не вполне рассмотрел ее фигуру, но волосы… осанка… манера держать сигарету… Это была, несомненно, она! Жанна. Путаночка, приехавшая с Аскером и разбудившая во мне кровожадного зверя. Быка, с пеной на морде разносящего в щепы все вокруг.

И, конечно, я был прав: Братья не гнушаются “подставлять” устраивающих их кандидатов в легионеры. Подлавливать самым древним и самым действенным способом. “На живца”, ребята, клюют не только хонсаки. Особенно на такого.

Генрик пускал пузыри, облизывался, снова пускал пузыри, бил копытом и вообще — рвался в атаку. Бешеный стук его горячего, любвеобильного сердца я слышал совершенно отчетливо.

Я бессовестно решил использовать его в роли тарана. Все равно он в тот момент ни черта не соображал. А девица стояла к нам спиной, привалившись плечом к дверному косяку казармы родимого четвертого взвода и нас пока не видела. То есть позиция для стремительного штурма была идеальной.

— Гена, — зашептал я ему на ухо, — есть идея! Гляди, она же, профурсетка этакая (“Но-но, выбирай выражения”, — погрозил мне пальчиком джентльмен Гена), совершенно бесстыже военную форму напялила.

Она действительно была в новеньком легионерском трико, соблазнительно обтягивающем ее весьма шикарное тело. Этакая Клава Шиффер в двадцать лет. Под трико, готов спорить на всю свою мужскую силу, более ничего найти не удалось бы, хоть ты тресни. Ничегошеньки.

— Непорядок, Гена! (Гена нахмурился.) Но нам он на руку. (Гена заметно просветлел.) Сейчас мы делаем так: незаметно к ней подкрадываемся, и ты громко командуешь, мол, смирно, солдат. Она, естественно, в трансе, делает лужицу и падает в обморок.

— Лужица — это слишком, — засомневался великодушный Гена.

— Согласен (“Нет, не согласен, лужица — самое то, лужица настоятельно рекомендуется!” — завопил злопамятный мститель во мне), лужица нам ни к чему. Значит, она просто падает в обморок. Ты ее ловишь и несешь к себе в кубрик. Бережно кладешь на кровать и преклоняешь рядом колени. Я волоку гармошечку и играю “Вставай, страна огромная!”. Она медленно приходит в себя. Я начинаю прочувствованно играть мелодию из фильма “Эммануэль”, она открывает глаза, полные печали и страсти, и видит твой романтический и мужественный облик. Она снова в трансе. (“Делает лужицу!” — злорадно и непристойно заржал пошляк-мститель.) Гремят фанфары, она тянет к тебе нежные руки и жадные губы, а я незаметно, но проворно исчезаю. Растворяюсь. Через пять минут четвертый взвод дружно хлебает пиво за вашу связь, подобную колоссальному водовороту, этакому Мальстрему из двух яростных либидо. Я играю “Эх, раз, еще раз, еще много-много раз!”. Многоголосый хор дружно подхватывает… Каково?