— Отлично! — похвалил мой план Гена. — Так что я, говоришь, должен делать?

Разумеется, я на его невнимательность ничуть не обиделся.

Передвигаться бесшумно нас научил капитан Пивоваров. И наука эта нами не забылась. Учитывая булькающее в животах пиво и молотящее, как паровой копер, сердце Генрика, к Жанне мы подкрались на “отлично”. Замерли, любуясь плавными изгибами фигуры. Генрик медленно, но глубоко вдохнул…

— Смирр-рр-на, солдат!!!

Акустический удар едва не повалил меня на землю. Травы пригнулись, и черепица на крыше задребезжала.

Гитарный дуэт испуганно смолк на верхнем “до”. Где-то тонко, но пронзительно завыл кудлатый четвероногий малыш Бобик. Амальгама очков сержанта Бобкова навек замутилась. Возможно, завыл и он.

Лужицы растеклись под десятками ног…

Жанна как ни в чем не бывало отправила щелчком длиннющий окурок точнехонько в урну и не спеша обернулась, отбрасывая густую прядь золотистых волос с лица. Высокомерно искривила красивые губы и спокойно спросила:

— В чем дело, сержант?

Сержант, однако, потерял дар речи. Он вытянулся во фрунт и застыл с идиотским выражением на лице. “Подчиненному должно глядеть на начальника лихо и дурковато”, — вспомнилось мне. Вспомнилось и только: лихость куда-то запропала, а я окостенел с вполне дурковатой улыбкой на устах. В четырех сантиметрах над левым соском Жанны, отчетливо выпирающим сквозь тонкую ткань, клубилась черным и багровым пятиугольная голограмма, изображающая разрыв тридцатифунтового фугаса. Нашивка батал-куратора…

— В чем дело, сержант? — повторила она и, раз Генрик не реагировал, перевела взгляд на меня. — Рядовой?..

— Капралов, мастер! Должно быть, вам это известно, мадам?

— Я не спрашиваю вашей фамилии, рядовой. Я спрашиваю, что за представление? Вы рассчитывали меня ошеломить, не так ли? Можете полагать, что вам это удалось. Потому что пахнет от вас воистину отвратительно. Что вы добавляли в пиво?

— Не могу знать, мадам. Вероятно, этиловый спирт. Но… Думаю, о добавках чего-либо возбуждающего — скажем, к духам и табаку — вы знаете намного больше нашего. Примеры нужны? — Я, кажется, приходил в себя.

— Не стоит обращаться ко мне “мадам”, рядовой. И тем более не стоит изображать невинного ягненка, обманом заставленного злой волчицей вогнать копыта в брюхо вожаку овечьего стада. Это по меньшей мере смешно.

— А по большей? — не сдавался я.

— А по большей — недостойно мужчины, каковым вы, несомненно, себя считаете.

— Разумеется, ошибочно?

— Не исключено.

— Благодарю.

Она не удостоила меня продолжением и повернулась к Генрику.

— Вы уже в состоянии следить за беседой, сержант?

Он кивнул и сказал хриплым шепотом:

— Более-менее.

— Отлично. Я ваш новый батал-куратор, и мне бы хотелось познакомиться со взводом. Сделать это прямо сейчас — реально?

— Личный состав э… отдыхает… э… мастер лейтенант.

— Тем лучше, — кивнула она. — Ничто так не сближает людей, как совместная попойка.

— Но не все могут пить, — сунулся я.

— Я вижу. — Она смерила меня пренебрежительным взглядом. — Иные умеют лишь напиваться.

Я не нашелся, что ответить.

Первая встреча четвертого взвода с новым командиром прошла более чем непринужденно. Сперва, как и следовало ожидать, появление Жанны (Василисы Васильевны в кураторской ипостаси) было встречено плотоядным нечленораздельным ревом и залихватским свистом. Потом — гробовым молчанием и слабой вибрацией. Затем одобрительным гулом (она извлекла из заплечной сумки три бутылки “Абсолюта” и несколько увесистых пластин копченого палтуса в вакуумной упаковке).

Последующее многократное вздымание бокалов “за знакомство” привело систему в состояние устойчивого равновесия.

Я тихонечко сидел поодаль, цедил пивко и наблюдал. Жанна (то бишь Василиса) держалась уверенно, как истинная атаманша. Позволяла обращаться к себе по имени (хотя и на “вы”) и выпивала (!) наравне со всеми, практически не закусывая. Должно быть, опыт, приобретенный ею при исполнении роли проститутки, позволял подняться над вековыми традициями предков-абстинентов. Или опуститься относительно традиций. Или же обойти их.

Не могу сказать, что она заделалась душой компании или, положим, ее гласом. Но то, что она стала неотъемлемой ее частью, — это несомненно. Я и раньше замечал подобных людей: сидит себе тихонечко, выпивает; благожелательно выслушивает пьяный треп собутыльников; уместно, хоть и редко, шутит; ни с кем не конфликтует. Казалось бы — уйдет, никто и не заметит. Ан нет! Замечают все. Если уж продолжать аналогии с человеческим организмом, то занимает он, наш герой (а ныне — героиня), место, скажем, почки. Или того краше — яичка. Вроде и жить без одной (одного) вполне можно, и снаружи отсутствие сих органов практически незаметно, а только как-то неуютно.

Так же и тут. Вошла, чертова баба, в коллектив. Органично вошла.

Не обошлось, между прочим, и без маленького урока. Разудалый хлопец Мелкий “невзначай” положил руку ей на талию. Она отреагировала без истерик: просто взяла да и убрала могучую кисть. Только по лицу Павлушиному, внезапно ставшему напряженным, можно было догадаться, что взяла она руку не просто. Таким становится лицо человека, у которого где-то внутри затаился источник пронзительной боли. И стоит лишь неудачно шевельнуться, как боль вспыхнет с новой силой. Поэтому шевелиться не хочется — ни в настоящий момент, ни впредь. Мелкий и не шевелился, а когда Василиса отпустила его, бережно прижал шаловливую ручонку к животу.