В ночь на 20 июля, приблизительно, около 3 часов, считая время так как оно тогда исчислялось большевиками и как его тогда показывали часы, находившиеся в Американской гостинице, где помещалась чека, к Елене Петровне постучался Юровский и сказал ей, чтобы она собиралась в путь. Собрались и мы. На рассвете нас повели в вагон. В тот же день к нам в вагон привели графиню Анастасию Васильевну Гендрикову, Екатерину Адольфовну Шнейдер и камердинера Государыни Алексея Андреевича Волкова.

21-го нас отправили в Пермь, куда мы прибыли 23 июля. В тот же день нас поместили в Пермскую губернскую тюрьму. Елена Петровна сидела в одной камере с Гендриковой и Шнейдер. С нами сидел Волков.

При нашем прибытии в Пермской же тюрьме содержался жандармский полковник Знамеровский, камердинер Великого Князя Михаила Александровича Челышев и шофёр Борунов. 25 августа увели из тюрьмы полковника Знамеровского. В ночь на 4 сентября – Волкова, Гендрикову и Шнейдер. Помню я, что в эту же ночь требовали и Челышева с Боруновым, но Челышев был болен, и начальнику тюрьмы удалось его отстоять. С ним заодно был оставлен и Борунов.

Приблизительно, недели через две после этого я сам видел, что Челышева увели или, правильнее сказать, унесли на носилках, так как он был болен. Я простился с ним, и он сам не сомневался, что его вызвали на расстрел. Как уводили Борунова, я не видел. Но я положительно не сомневаюсь, что и он был уведён, ибо больше я его не видел в тюрьме. Положение наше было трагическое. С минуту на минуту мы все ждали смерти. Удалось нам спастись через двоюродную сестру моей жены – Ольгу Иосифовну Палтову, проживающую в Перми.

Я написал ей о нашем положении через одного из надзирателей. Она, получив моё письмо, кинулась сейчас же в Петроград, к секретарю Сербского посольства Анастасевичу, остававшемуся в Петрограде для охраны архива посольства. Был отправлен курьер Норвежского посольства в Москву к Ленину.

Мы были зачислены за всечека [698] и 29 октября отправлены в Москву. Там мы сразу попали к Петерсу. Елена Петровна была 2 ноября отправлена в заключение в Кремль и была освобождена во второй половине декабря. 13 ноября был освобождён майор Мичич с солдатами. Я был освобождён 28 февраля 1919 года.

На Ваши вопросы по делу могу рассказать следующее:

Я вижу предъявленные мне фотографические карточки трёх лиц (предъявлены фотографические карточки Юровского, Сахарова и Голощёкина) и могу показать следующее:

Я не могу опознать Юровского на той карточке, где он изображён пьющим чай. Когда я видел его, у него совсем не было такой бороды. У него была небольшая бородка клинышком, но в то же время скорее с раздвоением её. На другой карточке в белом фартуке он изображён в профиль, а память мне не сохранила такой его позы. На третьей же карточке, где он снят без бороды, я его опознаю, несмотря на то, что я видел его с бородой, а здесь он бритый. Это, несомненно, он.

Сахарова и Голощёкина я также опознаю.

Сахарова я видел, как я уже говорил, в Екатеринбурге, в чека.

Голощёкина я видел в Пермской тюрьме. Я видел его два раза. В первый раз он был в тюрьме в сопровождении каких-то других комиссаров, обходил камеры, был и в нашей. Я положительно знаю, что в это посещение решался вопрос о том, кто будет расстрелян. Голощёкин был главным лицом в этой комиссии.

Во второй раз он был у нас в камере в сопровождении какого-то местного комиссара и этот местный комиссар делал доклад Голощёкину, какие арестанты и за что сидят. Как видно, он был главным лицом.

Роль Юровского в областной чека была очевидна. Он был одним из главных там. Совершенно в тени держался Лукоянов.

Роль Белобородова Вы сами можете оценить по характеру тех фактов, которые привёл я. Его распоряжения были нуль. Его третировала чека и военные комиссары. Он даёт распоряжения. Их отбирают и с ним не считаются. Он разрешает ехать Княгине в Алапаевск. Её тащут в чека.

Помню я утро 17 июля, когда мы сидели в областной чека. Я прекрасно помню, мы тогда проснулись очень рано утром от шума. Выйдя в коридор, я видел много чекистов, откуда-то возвратившихся. Они были все вооружены, более чем обычно, были как-то утомлены или, я даже сказал бы, подавлены чем-то.

Елена Петровна рассказывала мне про Царскую Семью в этот период моего общения с ней следующее.

Будучи в Екатеринбурге до отъезда в Алапаевск, она пыталась навестить Государя и заходила в дом Ипатьева. Её не пустили к Царской Семье. Это было 20 апреля, когда в доме Ипатьева были Их Величества и Великая Княжна Мария Николаевна. Коменданту она назвалась своим именем. Никаких сведений ей, конечно, сообщено не было. Считаю должным также отметить, что Сербский посланник Сполайкович присылал в это время в Екатеринбург Сербского майора Максимовича, который должен был передать Государю 25.000 рублей. Он не был пропущен к Государю.

Будучи в Екатеринбурге в июне месяце, Елена Петровна виделась с доктором Деревенко. Он бывал в доме Ипатьева и говорил ей, что Царской Семье жилось плохо. Был тяжёл режим. Наследник болел. Когда Деревенко навещал его, там был какой-то фельдшер, которого приглашали большевики, чтобы Деревенко был не один. Кто был этот фельдшер, я не знаю. [699]

19 июля через одно лицо мы осведомились, что Августейшие Особы были увезены из Алапаевска. Мы тогда приняли это за чистую монету. Елена Петровна была уверена в спасении Князя Иоанна Константиновича. Мы так думали, что их спасли монархисты из Сибири. Когда мы узнали про увоз Августейших Особ из Алапаевска, Елена Петровна зашла к Лукоянову, чтобы проситься в Алапаевск: она хотела проверить Алапаевскую версию. Лукоянов сказал ей, что туда ехать нельзя: «Алапаевск ненадёжен». Мы ещё более укрепились тогда в нашей вере, что Августейших Особ в Алапаевске спасли.