— Гиблое дело.

— Верно. Короче, Киллэрни. Штука в том, что мы уже объявили в передаче, что летим на Крит, чего-то наболтали насчет залитых солнцем пляжей и так далее. Все это дело пришлось вырезать, и я должна была на коленках выпрашивать аварийную озвучку, искать Дамьена, буксировать его в офис, мучо [12] оскорбленного в лучших чувствах…

— Озвучку? — переспрашивает мать. — Ну да неважно.

— Факты были преданы огласке, — говорит отец, — и Мэрфи дисквалифицировали.

— Замнем, — говорит мать. — Я не спрашивала.

— Ага, — говорю я. — Короче, приходит он в звукорежиссерскую…

— Это делают с иностранными фильмами! — сказала мать. — Это делают с иностранными фильмами, милый. Чтобы казалось, будто люди разговаривают по-английски.

— Вообще-то это называется «дубляж», а «озвучивание» — немножко другое.

— Господи Исусе! Думаешь, я сама не знаю? Сижу тут с отцом, как на цепи. Ты могла бы быть потерпеливее, но где уж тебе. Хотя бы по телефону.

— Вот телефон, — сказал отец, указывая на телевизор.

— Тихо, погоди, дай мне с дочерью твоей поговорить.

Телефон зазвонил.

— Ишь ты, — сказала мать и пошла в холл к телефону.

Я перевела взгляд на отца: он безмолвно говорил сам с собой. Умолк, злобно покосился на телевизор. Живая сторона его лица нервно напряглась. Я вдруг испугалась, что он собирается наложить в штаны. — Мама! — вскрикнула я. — Мама!

Из холла донесся ее смех. Я, не чуя под собой ног, рванулась к телевизору и начала щелкать кнопками, чтобы отвлечь отца.

Несколько женщин в сари разбивали кокосовые орехи. Это был документальный фильм семидесятых годов, снятый на кинопленку. — В конечном счете, — произнес закадровый голос, — кокосовый орех воплощает собой Эго.

Я нажала на кнопку. — Марлен, возьми себя в руки, — сказал какой-то австралиец. — Ситуация не столь серьезна, как кажется, — сказал какой-то политик. — Рыцарь Любви идет тринадцать к двум. — Я же тебе говорила, — сказала пластилиновая улитка. — Да! — сказал отец. — ДА! ДА! ДА! ДА!

— Что ты с ним сделала? — спросила мать, входя в дверь.

— Не знаю. Может, он в туалет хочет?

— Когда он хочет в туалет, он не говорит «да». Он говорит «канал».

— Что?

— Ну а мне-то откуда знать? Может, потому что канализация, может, потому что кишки, может, потому что «анальный». Он так говорит, а ты не знаешь, что он так говорит, тебя ведь здесь не бывает, тебе ведь плевать. А когда ты все-таки до нас доползаешь, только и делаешь, что его нервируешь.

— Я просто переключила на другой канал.

— Может, он этот канал и имел в виду, — сказала мать. — И не трогай телевизор — от него отец еще больше бесится.

Она села:

— Я рада, что ты здесь. Ты сама знаешь, я правда рада. Давай рассказывай свою историю дальше, не обращай на меня внимания.

— Да нет никакой истории.

— Тебе пришлось делать озвучку.

— Тринадцать к двум, — участливо подсказал отец.

— Т-с-с, — сказала мать.

— Короче, мы в звукорежиссерской. Это такое место, где микшируют звук и, если хочешь, можешь что-то добавить — например, дополнительные аплодисменты.

— Не задирай нос перед родителями, — сказал отец. Мы вытаращили глаза.

— Давай дальше, — сказала мать.

— Давай-давай, — сказала я. — Какое уж там «дальше». Просто мы два часа вырезали слово «Крит» и пытались вставить «Киллэрни», и, конечно, ничего не влезало, потому что «Киллэрни» состоит из трех слогов, а «Крит» всего из одного. Тогда мы попробовали проговаривать «Киллэрни» быстро-быстро, потом попробовали проговаривать «Киллэрни» быстро-быстро-быстро, потом решили заменить «Киллэрни» на «Керри», и в итоге получилось что-то типа «Кри» — то есть, ни Крит, ни Керри. И ничего тут поделать было нельзя, так что мы все разошлись по домам.

— Ну и все сошло нормально, — сказала мать. — Я даже не заметила.

— Да? Классно. И куда они, по-твоему, отправились?

— Я просто подумала, что есть такое место Кри, о котором я не слышала. Кажется. Правду сказать, я вообще не стала особо над этим задумываться, так что нечего мне теперь надоедать. Все это было и прошло.

— Да? Авиакомпания рвет и мечет, потому что я вырезала ее халявную рекламу, ведь мы их не в Киллэрни должны были отправить, правда ведь? Значит, мы нарушили контракт, и теперь, похоже, до конца жизни будем посылать все парочки только в Баль-Блин-Бриггэн.