– Но тогда зачем же, зачем вы убедили меня остаться? – спросил он.

– Потому что я вас люблю. Я уже говорила вам об этом.

– Если вы будете на этом настаивать, я сойду с ума.

– Мне не раз казалось, что я могу сама сойти с ума, – ответила Леонсия. – Если вы думаете, что мне легко разыгрывать из себя англосаксонку, то ошибаетесь. Но зато ни один англосакс, и меньше всего вы, так нежно мною любимый, не вправе презирать меня и говорить, что я будто бы скрываю свои тайные побуждения, потому что стыжусь их. Я нахожу гораздо менее постыдным высказать все это напрямик. Если это в духе англосаксов – поздравляю вас. Если это оттого, что я испанка и женщина, что я Солано, – все-таки похвалите меня, потому что я ведь и испанка и женщина – женщина-испанка из рода Солано.

– Но я не умею объясняться жестами, – добавила она со слабой улыбкой, прерывая унылое молчание, воцарившееся после ее слов.

Едва Фрэнсис открыл рот, чтобы заговорить, как она остановила его и они стали прислушиваться к шороху и треску в кустарнике, предупреждавшим о приближении людей.

– Послушайте, – торопливо заговорила Леонсия, положив руку на его рукав, словно собиралась о чем-то просить. – Я буду совсем англосаксонкой в последний раз и скажу то, что мне сейчас хочется вам сказать. После – и уже навсегда – я стану хитрым порхающим существом женского пола, женщиной-испанкой, – одним словом, такой, какой вы меня описали. Слушайте! Я люблю Генри – это правда, сущая правда. Но вас я люблю больше, гораздо больше. Я выйду замуж за Генри потому, что люблю его и обручена с ним. И все-таки я всегда буду любить вас больше.

Прежде чем Фрэнсис успел что-либо возразить, из кустарника вышли старый жрец майя и его сын-пеон. Почти не замечая присутствия молодых людей и девушки, жрец упал на колени и воскликнул по-испански:

– Впервые я узрел очи Чии!

Перебирая узлы священной кисти, он начал читать молитву, которая, если бы они могли ее понимать, звучала бы так:

«О бессмертная Чия, великая супруга божественного Хцатцля, создавшего все сущее из ничего! О бессмертная супруга Хцатцля, ты, мать злаков, божество сердца прорастающего зерна, богиня дождя и оплодотворяющих солнечных лучей; ты, что питаешь все семена, корни и плоды, поддерживающие жизнь человека. О преславная Чия, к словам которой всегда прислушивается ухо Хцатцля! Я, твой жрец, покорно возношу тебе молитву. Будь милостива ко мне и прости меня. Да изойдет из твоего рта золотой ключ к уху Хцатцля. Не для себя, о богиня, а для моего сына, которого спас гринго. Твои дети майя исчезают. Им не нужно сокровище, ибо я – твой последний жрец. Со мною умрет все, что известно о тебе и о твоем великом супруге, чье имя я произношу безмолвно, прикасаясь лбом к коленям. Услышь меня. Чия, услышь меня! Моя голова лежит на камнях пред тобой!»

Целых пять минут старый майя лежал распростертый на земле, содрогаясь, словно в припадке, а Леонсия и Фрэнсис с любопытством смотрели на него, невольно проникшись торжественностью молитвы, хотя она была им непонятна.

Не дождавшись Генри, Фрэнсис снова вошел в пещеру вместе с Леонсией. Старик, перебирая узлы и что-то бормоча, следовал за ними; сына же его они оставили на страже у входа в пещеру. В аллее мумий старик благоговейно остановился.

– Тут все написано, – возвестил он, выделяя из своего клубка один шнур с узлами. – Эти люди были плохими людьми и разбойниками. Навеки веков осуждены они стоять здесь, за пределами внутреннего покоя, где скрыта тайна майя.

Фрэнсис, войдя в роль проводника, быстро прошел мимо груды костей и ввел старика во внутренний покой; старый жрец пал ниц перед двумя идолами и молился долго и истово. Потом снова стал очень внимательно разглядывать некоторые из своих шнуров. Вслед затем он провозгласил сначала на языке майя, а когда Фрэнсис объяснил ему, что они ничего не понимают, на ломаном испанском языке:

– «От уст Чии к уху Хцатцля» – так тут написано.

Фрэнсис выслушал таинственное изречение, заглянул в темное отверстие рта богини, воткнул лезвие своего охотничьего ножа в замочную скважину чудовищного уха бога, постучал по камню рукояткой ножа и заявил, что статуя внутри пуста. Снова обратившись к статуе Чии, он постучал по ней, чтобы доказать, что и она пуста. Старик майя пробормотал:

– «Ноги Чии покоятся на том, что есть ничто».

Фрэнсис заинтересовался этими словами и заставил старика майя проверить их на узлах.

– Ноги у нее действительно большие, – смеясь, сказала Леонсия, – но они покоятся на крепком каменном полу, а не на том, что есть ничто.

Фрэнсис слегка подтолкнул богиню, и оказалось, что она легко сдвигается с места. Обхватив статую руками, он стал передвигать ее, толкая и поворачивая.

– «Для людей сильных и бесстрашных будет она ходить», – прочел жрец.

Однако следующие три узла предупреждали об опасности:

«Берегись! Берегись! Берегись!»

– Ну, я полагаю, что это ничто, чем бы оно ни было, не кусается! – засмеялся Фрэнсис, оставив в покое статую, сдвинутую им на ярд от ее первоначального положения. – Вот что, старушка, постой-ка здесь немного или присядь, чтобы дать отдохнуть ногам. Они, должно быть, устали, стоя столько веков на том, что есть ничто.

Восклицание Леонсии привлекло его внимание к той части пола, которая только что освободилась из-под больших ног Чии. Пятясь назад от сдвинутой с места богини, Фрэнсис едва не попал в выбитое в скале отверстие, до сих пор закрытое ногами Чии. Оно было круглое, примерно фут в диаметре. Напрасно пытался молодой Морган определить глубину отверстия, бросая в него зажженные спички. Не достигнув дна, они гасли на лету от движения воздуха, произведенного их падением.

– В самом деле, похоже на то, что здесь бездонное ничто, – решил он, бросая в отверстие крошечный осколок камня.

Долго они прислушивались, пока до них донесся звук падения.

– И это еще, может быть, не дно, – предположила Леонсия. – Он мог удариться о выступ сбоку и остаться там.

– В таком случае это решит вопрос, – сказал Фрэнсис, схватив старинный мушкет, лежавший среди костей на полу, и собираясь сбросить его вниз.

Однако старик остановил его.

– Священные узлы гласят: «Кто оскорбит ничто под ногами Чии, тот умрет быстрой и ужасной смертью».