— Послушайте, — сказал Гелеско, обращаясь к Готвольду с Игги, — почему бы вам не остаться, чтоб еще раз пробежаться по всем этим цифрам? Желательно посмотреть более внимательно. — Потом повернулся к нам с Мартой. — А вам нет смысла присутствовать. Сегодня мы не готовы ответить «да» или «нет». Так что можете отправляться.

Надо было мне послушаться внутреннего голоса, настоять и остаться. Но я не послушался. Мы обменялись рукопожатиями. Запонки их жутко царапались. Оба поцеловали Марту в щеку.

— Рад снова видеть тебя, детка, — восторженно заявил Каннис.

— Зря держишься, как неродная, — заметил Гелеско.

Спускаясь в небольшом лифте, я обратился к Марте:

— Ну, как по-твоему?

— Они заинтересовались, — уверенно заявила Марта.

— Откуда ты знаешь?

— У них сигары погасли.

Марта хотела пообщаться со старыми друзьями в «Баркароле», так что я возвращался один.

Стоял великолепный июньский день, один из тех редких дней, когда город кажется чистым и свежим. Солнце усилило яркость красок, и уличные прохожие выглядели моложе и привлекательней.

Удачное представление пробуждает сексуальность. Когда ты в ударе и возбужден, плотский акт — единственный способ излить избыток энергий. Мне повезло — в фойе апартаментов ждала женщина. Я бросил на нее взгляд. Высокая. Костистая. Почти сухощавая.

Прием вел Янси Барнет. Он поманил меня и тихонько сказал:

— Розничный покупатель. Я связался со спонсором и убедился, что она в порядке. А жеребца найти не могу. Сам душой готов, но… Возьметесь, Питер?

— Ладно, — сказал я. — Дайте мне пять минут, потом присылайте.

Ее звали Хетти, и тело у нее было крестьянским, сплошные мослы и жилы. Дымчатые волосы завиты в миллион тугих колечек. Лицо длинное, лошадиное, но не без достоинства. Прицепи бакенбарды — получишь Линкольна в женском обличье.

Увидев меня обнаженным, она подняла глаза к небу и воскликнула: «О Боже!» Я так и не понял, что выражал ее вопль — страх или мольбу о пощаде.

В течение следующего часа мне несколько раз пришлось выслушать восклицания: «О Боже!», «Иисусе сладчайший, помилуй меня!» и «Господь всемогущий!» Наконец я понял, в чем дело: она считает, что совершает смертный грех.

Однако дьяволу не пришлось долго бороться. Она каталась по постели, как дзюдоист, подпрыгивая в бросках, вертясь, выгибаясь и распевая «Вперед, Христово воинство!».

Она направляла мои пальцы, руки, губы, ноги. Она терзала мое тело, исполняя гимн «Как любит нас Иисус».

Она пела «Просвети убежище твое», галопируя на моей груди, перевернула меня, облизывая копчик, скрутила, покусывая соски, совала пальцы мне в рот, дергала за волосы, исследовала языком пупок.

Потом рванулась, встала на колени, взялась руками за спинку кровати. Оглянулась на меня через плечо, прохрипела:

— Давай как собаки. Как собаки.

И вновь понеслась, а я безнадежно пытался держаться, пока она пела «Твердыню вечную». Как я остался живой, не знаю.

Помню, что, когда я со стоном рухнул, она подползла поближе и предложила спеть хором «Сердечную молитву».

Знавал я женщин красивей Дженни Толливер. Любвеобильней. Умнее. Так почему же не мог вычеркнуть ее из памяти?

Не думаю, что Марта была права, сказав, что я восхищаюсь Дженни, ибо она — первая женщина, отвергшая меня. К отказам мне было не привыкать, они сопровождали всю мою сценическую карьеру. Я выдержал бы удар.

Что заставляло меня тянуться за Дженни, как побитая дворняжка? Романтическая любовь? Едва ли. Может, мне нравилось быть с ней. Как нравилось с Мартой и Никки. И десятком обслуженных мною клиенток. Мне все они нравились.

Может, это связано с моей одержимостью «классом». Дело не только в элегантности Дженни; была в ней изысканность, которая так привлекала меня. Может, я втайне благоговел перед ней. А может, завидовал.

Я позвонил ей в начале июля, решив вести себя сдержанно и искренне.

— Ну как, ты подумала? — серьезно спросил я. — Насчет того, чтоб как-нибудь вечером пообедать со мной?

Она помедлила, а потом сказала:

— Согласна.

— Отлично. Спасибо. Я думал заказать лимузин и отправиться к «Питеру Луджеру» в Бруклин, и…