Главное изменение в процессе дифференциации и обобщения при переходе к перцептивной психике выражается в том, что у животных возникает дифференциация и обобщение образов вещей.

Проблема возникновения и развития обобщенного отражения вещей представляет собой уже гораздо более сложный вопрос, на котором необходимо остановиться специально.

Образ вещи отнюдь не является простой суммой отдельных ощущений, механическим продуктом многих одновременно воздействующих свойств, принадлежащих объективно разным вещам А и В:

Рис. 3

Для возникновения образа необходимо, чтобы воздействующие свойства а, б, в, г… а, в, с, d… выступили именно как образующие два различных единства (А и В), т. е. необходимо, чтобы произошла дифференциация между ними именно в этом отношении. Это значит также, что при повторении данных воздействий в ряду других прежде выделенное единство их должно быть воспринято как та же самая вещь. Однако при неизбежной изменчивости среды и условий самого восприятия это возможно лишь в том случае, если возникающий образ веши является обобщенным.

Как мы уже видели, собака, действующая по отношению к рычагу, запирающему выход из клетки, при известных условиях выделяет его. Если перенести теперь рычаг в другую обстановку (ситуацию), тоже требующую преодоления преграды, то животное находит рычаг и осуществляет соответствующую операцию, т. е. ударяет по нему лапой (Протопопов, опыты Хильченко, Харьков, 1931).

В опытах А.В. Запорожца (1939) с молодым котом на высокой, стоящей посередине комнаты деревянной подставке помещалась приманка; к одной из ее сторон пододвигался стул. Животное безуспешно пробовало влезть на подставку прямо по ее вертикальной стенке, как бы не замечая стоящего вблизи стула. Этот предмет не выделен для него. После этого стул пододвигался вплотную к окну, и животное приучалось влезать по нему на подоконник. Спустя некоторое время первый опыт снова повторяется; теперь животное для того чтобы достать с подставки приманку безошибочно пользуется стоящим рядом с ним стулом [211] .

В описанных случаях мы наблюдаем двоякие взаимосвязанные процессы: процесс переноса операции из одной конкретной ситуации в другую, объективно сходную с ней, и процесс выделения, формирования обобщенного образа вещи. Возникая вместе с формированием операции по отношению к данной вещи и на ее основе (ср. эксперимент с собакой, выделяющей рычаг), обобщенный образ этой вещи позволяет в дальнейшем осуществиться переносу операции в новую ситуацию; в этом процессе благодаря изменению объективно-предметных условий деятельности прежняя операция вступает в некоторое несоответствие, противоречие с ними и поэтому необходимо видоизменяется, перестраивается. Соответственно перестраивается, уточняется и вбирает в себя новое содержание также и обобщенный образ данной веши, что в свою очередь приводит в дальнейшем к возможности переноса операции в новые предметные условия, требующие еще более точного и правильного их отражения в психике животного, и т. д.

Таким образом, восприятие здесь еще полностью включено во внешние двигательные операции животного, в процессе осуществления которых оно вступает в непосредственный контакт с вещами. Обобщение и дифференциация, синтез и анализ происходят при этом в одном и том же едином процессе, осуществляющем приспособление животного к сложной и изменчивой вещевой среде.

Развитие двигательных операций и восприятия вещной среды, окружающей животное, характеризующее стадию перцептивной психики, внутренне связано с возникновением на этой стадии развития одного весьма своеобразного вида деятельности, а именно – игры.

В чем же заключается значение игры, впервые появляющейся на этой стадии развития психики? При каких условиях она возникает, чем она отличается от неигровой деятельности и почему ее появление связано именно с данной стадией развития? Если не ограничиваться рассмотрением домашних животных, но присмотреться к животным, живущим в естественных природных условиях, то нужно отметить, прежде всего, что игра имеет место только у молодых животных. Что же представляет собой эта форма деятельности? Эта форма деятельности замечательна тем, что она не приводит к удовлетворению той или другой конкретной биологической потребности. Предмет, на который направлена игра, не является тем, что удовлетворяет потребности животного, например его потребности в пище. В то же время по своему содержанию эта деятельность включает в себя такие черты, которые типичны для деятельности взрослых животных, направленной именно на удовлетворение той или иной потребности. Молодое животное осуществляет движения преследования, но при этом не преследует никакой реальной добычи, осуществляет движения нападения и борьбы, но при этом никакого реального нападения не происходит. Мы в таких случаях говорим: животное не вступает в борьбу, но играет. Не ловит другое животное, но играет с этим животным, и т. д. Значит, в игре происходит своеобразное отделение процесса от обычных его результатов. Что же составляет содержание игровой деятельности животных, что побуждает и направляет ее? Оказывается, что игровая деятельность отвечает совершенно реальным условиям, воздействующим на животное, и имеет в себе нечто, совпадающее с тем, что мы наблюдаем в неигровой деятельности того же самого рода. Это – та система операций, навыков, которые очень близки друг к другу и в игровой, и в неигровой деятельности животного. Значит, в игре операция отделяется от деятельности и приобретает самостоятельный характер. Вот почему игра может впервые возникнуть только у тех животных, деятельность которых включает в себя операции, т. е. только у животных, стоящих на стадии перцептивной психики; у нижестоящих животных никакой игры не существует.

В силу чего может возникнуть игровая деятельность? Она возникает в силу того, что молодые млекопитающие животные развиваются в условиях, при которых их естественные потребности удовлетворяются безотносительно к успешности действия самого животного. Молодое животное накормлено животным-матерью и не нуждается в том, чтобы с первых дней своей жизни самостоятельно разыскивать, преследовать, схватывать и убивать добычу. Молодое животное защищено сильным старым животным и не испытывает необходимости в том, чтобы вступать в реальную борьбу с противником. Вмешательство в приспособительную деятельность молодых животных взрослого животного приводит к тому, что она развивается вне связи с ее непосредственными результатами, т. е. именно со стороны формирования тех операций и навыков, которые лишь затем выступят как способы биологически необходимой, определяемой ее реальным предметом деятельности. В естественных условиях, вырастая, животное перестает играть. «Взрослые животные, – замечает Бойтендейк (1933), – воспринимают и делают только то, что необходимо, что определено жизненной необходимостью» [212] .

Мы специально отмечаем момент возникновения игры у животных, стоящих на стадии перцептивной психики, так как происходящее в игре отделение операции от деятельности, направленной на предмет, отвечающей определенной конкретной биологической потребности, является одной из важнейших предпосылок для перехода к новой, высшей стадии.

IV. Интеллект как высшая ступень развития психики животных

Большинство млекопитающих животных остаются, по-видимому, на стадии перцептивной психики, однако наиболее высокоорганизованные из них поднимаются еще на одну ступень развития. Эту новую высшую ступень мы будем называть, вслед за другими авторами, стадией интеллекта.

В основе перехода к этой стадии лежит развитие главных особенностей, присущих животным, стоящим на стадии перцептивной психики. Вместе с совершающимся в ходе эволюции морфофизиологическим прогрессом наблюдается огромное усложнение и количественное развитие операций, приводящее ко все более полному и расчлененному восприятию животными окружающей их среды, – внешняя ситуация, в которой действует животное, все более и более заполняется для него выделяющимися в процессе его деятельности вещами.

Возникающая при переходе к стадии перцептивной психики интеграция воздействующих на животное свойств действительности, первоначально приводящая к возникновению лишь немногих образов отдельных вещей, образующих воспринимаемую животным предметную ситуацию, постепенно создает все более «многообразное» ее отражение. Восприятие ситуации по приведенной выше схеме (см. рис. 1, с. 288)

Рис. 4

приобретает более сложную схему, которая может быть изображена так:

Рис. 5

Иначе говоря, деятельность животного протекает теперь не только по отношению к вещи, воспринимаемой в ее целостности, но и среди воспринимаемых им вещей, объективные отношения которых составляют данную ситуацию; вместе с тем сама деятельность животного продолжает по-прежнему определяться не этими отношениями, не ситуацией, но той или иной отдельной вещью, которая и выступает в качестве ее предмета, так что она полностью сохраняет свое прежнее принципиальное строение. Операция, как и раньше, не может отделиться в обычных случаях от той деятельности, в которой она сформировалась, и не может быть перенесена в другую деятельность – по отношению к предмету, имеющему для животного другой инстинктивный смысл. Поэтому там, где объективные условия требуют такого переноса, животное обнаруживает иногда поразительную, на первый взгляд, «недогадливость».

Таким образом, на границе этой новой стадии, так же как и на границе стадии элементарной сенсорной психики, мы наблюдаем появление известного несоответствия, известного противоречия между еще оставшимся относительно простым строением деятельности в целом, с одной стороны, и весьма усложнившимися, весьма развитыми процессами, составляющими ее внутренние компоненты, – с другой. И здесь, так же как при переходе к стадии перцептивной психики, это несоответствие разрешается путем качественного изменения деятельности и связанной с ней формы психического отражения окружающей действительности.

В чем же состоит это качественное изменение строения деятельности при переходе к стадии интеллекта? Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся вновь к фактическим данным исследований.

Одна из первых попыток систематического психологического исследования интеллекта высших животных принадлежит Л. Гобгаузу [213] , выдвинувшему ряд важных понятий («practical» или «explicit idea», «practical judgement»*) и описавшему многие экспериментальные факты, весьма близкие к тем, что получили затем (главным образом, благодаря работам позднейших авторов) весьма широкую известность.

Большой интерес представляют обширные экспериментальные исследования Н.Н. Ладыгиной-Котс, посвященные образованию навыков и познавательным процессам у обезьян [214] . Однако главные узлы в проблеме интеллекта были завязаны, как мы уже отмечали, работами В. Кёлера (1917) и Р. Йеркса (1916); к анализу этих работ мы и должны будем вновь возвратиться.

Напомним один из наиболее сложных опытов, поставленных Кёлером с шимпанзе. В вольере, где жили обезьяны, ставился ящик, который с одной стороны представлял собой решетчатую клетку, а с другой стороны имел узкую продольную щель. У задней стенки этого ящика клался плод, ясно видимый и через решетку передней его стенки, и через щель сзади. Расстояние от приманки до решетки было таким, что со стороны решетки рука обезьяны непосредственно дотянуться до нее не могла. Со стороны же задней стенки, т. е. через щель, приманку также нельзя было достать, так как рука обезьяны равным образом не дотягивалась до плода. Вблизи задней стенки клетки в землю вбивался прочный кол, к которому с помощью не очень длинной цепи прикреплялась палка.

Единственная возможность решить эту задачу заключается в том, чтобы просунуть палку сквозь щель задней стенки ящика и оттолкнуть от него плод к передней решетке, через которую он может быть потом взят уже просто рукой.

Животное, приблизившись к клетке и заметив плод, раньше пыталось достать его через решетку. Затем оно обходило ящик и пыталось вынуть плод через щель. Следующей попыткой было достать плод через щель с помощью палки. Наконец, животное с помощью палки, просунутой в щель, отталкивало плод от себя и делало обходное движение, чтобы взять его со стороны решетки [215] .

О чем же свидетельствует возможность решения человекоподобными обезьянами задач этого типа? Прежде чем сделать попытку независимого анализа описанного поведения, напомним еще раз о том, как интерпретирует его Кёлер.

Как мы уже указывали, Кёлер полагал, что главный признак, который отличает поведение этих животных от поведения других представителей животного мира и который сближает его с поведением человека, заключается именно в том, что операции формируются у них не постепенно, путем проб и ошибок, но возникают внезапно, независимо от предшествующего опыта, как бы по догадке. Некоторые авторы, занимавшиеся проблемой мышления человека, полностью присоединились к тому, что момент внезапного «открытия» в решении задачи является главной и характернейшей особенностью, общей интеллекту человекоподобных обезьян и мышлению человека.

Вторым, производным от первого, признаком интеллектуального поведения Кёлер считал способность запоминания найденного решения «раз и навсегда» и его широкого переноса в другие, сходные с начальными условия.

Что же касается факта решения обезьянами двухфазных задач, то Кёлер и идущие за ним авторы считают, что в его основе лежит сочетание обоих моментов: «догадки» животного и переноса найденного прежде решения. Таким образом, этот факт обычно рассматривается как не имеющий принципиального значения. С этой точки зрения, для того чтобы понять все своеобразие интеллектуальной деятельности обезьян, достаточно объяснить главный факт: факт внезапного нахождения животным способа решения задачи.

В ходе дальнейших исследований эта проблема была перевернута. Была выдвинута другая и в известном смысле противоположная точка зрения на значение обоих выделенных Кёлером основных фактов.

С этой точки зрения обезьяна не потому способна легко переносить в другие условия раз найденное решение, что она находит его внезапно, как бы по догадке, по «усмотрению», но наоборот: ее поведение потому и имеет иногда вид как бы руководимого внезапной догадкой, что обезьяна способна широко переносить свои видовые или индивидуально приобретенные способы деятельности в изменившиеся условия. Именно потому, что эти новые условия в опытах значительно отличаются от естественных условий, перенос способа действия обычно достаточно затруднителен для обезьян и нужны особо благоприятные условия (например, нахождение плода и палки в едином поле зрения животного), чтобы он мог произойти. Однако, раз совершившись, он обогащает соответствующее обобщение у животного и в дальнейшем перенос данной операции совершается уже гораздо легче. Значит, интеллектуальное «решение» представляет собой не что иное, как применение в измененных условиях прежде выработанного способа действия. Такой перенос способа действия отличается, следовательно, от обычного переноса операций у многих животных только тем, что он происходит в очень широких границах.

Более пристальное наблюдение поведения животных в опытах Кёлера подтверждает это объяснение. Так, например, оказывается, что обезьяна, впервые употребляющая палку для доставания плода, вовсе не с самого начала заводит палку за плод, но ограничивается простым приближением палки к плоду, как бы воспроизводя обычную связь ветки и плода. Остальное определяется случайным успехом движения при повторении этой попытки. Лишь впоследствии обезьяна переходит к уверенным движениям заведения палки за плод, т. е. действительно научается употреблять палку как нечто, не связанное механически с плодом. Другие факты еще более выразительно указывают на этот же самый момент. Так, если обезьяна располагает двумя или тремя палками, но каждая из них недостаточно длинна для того, чтобы достать плод, то животное поступает следующим образом: она толкает сначала одну палку к цели, а затем вторую, пытаясь осуществить зрительно воспринимаемую связь между плодом и своей рукой.

На основании этих фактов было высказано множество соображений, сводившихся к тому, что обезьяна вообще руководствуется в своем поведений зрительными связями, а не механическими отношениями [216] . Это положение хотя и отражает действительные факты, но, однако, не вскрывает сущности самого процесса и отнюдь не противоречит приведенному выше объяснению.

Итак, согласно этому пониманию интеллектуального поведения обезьян, главные его признаки, выделенные Кёлером, должны быть соотнесены друг с другом в обратном порядке. Не факт переноса найденного решения следует объяснять особым его характером (внезапность), но, наоборот, сам факт внезапного решения экспериментальной задачи нужно понять как результат способности этих животных к широкому переносу операций.

Такое понимание интеллектуального поведения обезьяны хорошо согласуется с некоторыми фактами и обладает тем достоинством, что оно не противопоставляет интеллект животного его индивидуальному или видовому опыту, не отделяет интеллект от навыка. Однако это понимание интеллектуального поведения встречается и с серьезными затруднениями. Прежде всего, ясно, что ни формирование операции, ни ее перенос не могут служить отличительными признаками поведения высших обезьян, так как оба этих момента свойственны также животным, стоящим на предшествующей стадии развития. Оба этих момента мы наблюдаем, хотя в менее яркой форме, и у низших млекопитающих животных, и у птиц. Получается, что различие в деятельности и психике между этими животными и человекоподобными обезьянами сводится к чисто количественному различию: более медленное или более быстрое формирование операции, более узкие или более широкие переносы. Но ведь поведение человекоподобных обезьян особенно резко отличается от поведения низших млекопитающих именно в качественном отношении.

Наконец, приведенное выше понимание интеллекта животных оставляет нераскрытым самое главное, а именно, что же представляет собой наблюдаемый у обезьян «широкий» перенос и в чем заключается его психологическое объяснение. Итак, и эта концепция интеллекта не в состоянии удовлетворительно ответить на основные вопросы, поставленные изучением высших животных. Самое же важное заключается в том, что сблизив интеллектуальное поведение антропоидов с поведением нижестоящих животных, она, с другой стороны, вновь «деинтеллектуализировала» его, т. е. затушевала его качественное своеобразие и вырыла этим новую пропасть: пропасть между интеллектом животного и мышлением человека.

Новое, третье решение проблемы интеллекта животных (мы отвлекаемся сейчас от других, мало отличающихся от первых двух или явно научно несостоятельных концепций) вытекает из анализа соответствующих фактов с позиций развиваемой нами общей концепции развития психики.

С точки зрения этой концепции, для того чтобы решить проблему интеллекта, необходимо еще раз поменять местами указанные Кёлером особенности интеллектуального поведения животных и сделать исходным для анализа третий характерный факт, не имеющий, по мнению Кёлера, принципиального значения, – способность обезьян решать двухфазные задачи.

В двухфазных задачах с особой силой обнаруживается двухфазность и самой деятельности животного. Нужно раньше достать палку, потом достать плод. Нужно раньше оттолкнуть плод от себя, а затем обойти клетку и достать его с противоположной стороны. Само по себе доставание палки приводит к овладению палкой, а не привлекающим животное плодом.

Это – первая фаза. Вне связи со следующей фазой она лишена какого бы то ни было биологического смысла. Это есть фаза подготовления. Вторая фаза – употребление палки – является уже фазой осуществления деятельности, направленной в целом на удовлетворение той или иной биологической потребности животного. Но если с этой точки зрения подойти к решению обезьянами любой из тех задач, которые давал им Кёлер, то оказывается, что каждая из них требует также двухфазной деятельности. Взять палку – и приблизить к себе плод, отойти от приманки – овладеть приманкой, пододвинуть ящик – достать плод и т. д. Это, конечно, не просто механически соединенные между собой процессы: первый из них подготавливает возможность осуществления второго.

Каково же содержание обеих этих фаз деятельности обезьяны? Первая, подготовительная фаза, внутренне связана, очевидно, не с самим тем предметом, на который она направлена, например не с самой палкой. Если обезьяна увидит палку в ситуации, которая требует не употребления палки, но, скажем, обходного пути, то она, конечно, не будет пытаться взять ее. Значит, эта фаза деятельности не есть обычная, формирующаяся в данной деятельности операция: она связана не с палкой, но с объективным отношением палки к плоду. Реакция на это отношение и есть не что иное, как подготовление дальнейшей, второй фазы деятельности – фазы осуществления.

Что же представляет собой эта вторая фаза? Она направлена уже на предмет, непосредственно побуждающий животное, и строится в зависимости от определенных объективно-предметных условий. Она включает, следовательно, в себя ту или иную операцию и поэтому может иметь и нередко действительно имеет форму простого навыка.

Таким образом, при переходе к третьей, высшей стадии развития животных, наблюдается новое усложнение в строении деятельности. Прежде слитая в единый процесс деятельность раскалывается теперь на две фазы: фазу подготовления и фазу осуществления. Наличие фазы подготовления и составляет характерную черту интеллектуальной деятельности. Интеллект возникает, следовательно, впервые там, где возникает процесс подготовления возможности осуществить ту или иную операцию или навык (Леонтьев, Запорожец, 1938).

Таково в самом общем, разумеется, своем виде выдвигаемое нами гипотетическое решение проблемы. Наша ближайшая задача состоит в том, чтобы, отложив пока обсуждение вопроса о конкретном этапе эволюции животных, на котором впервые возникает интеллектуальная деятельность, попытаться развить эту гипотезу и вместе с тем подвергнуть ее возможно более разносторонней проверке.

Раскол деятельности на две взаимосвязанные, переходящие одна в другую, но, с другой стороны, не сливающиеся друг с другом фазы прежде всего обозначает собой возможность выделения операции, сформировавшейся в одной деятельности и переноса ее в другую деятельность, протекающую совсем в иных условиях. Такого рода перенос отличается от переноса операции, наблюдаемого у низших млекопитающих, не только своей «широтой», не только количественно, но и качественно; назовем его интеллектуальным переносом.