Все время, свободное от внедрения в быт приютного дома, Шальман посвящал изучению окрестностей. Сначала улицы пугали его, и он чувствовал себя чужим в этой густо замешанной каше из людей, повозок и животных. Но уже через неделю он бесстрашно вступал на тротуар и смешивался с толпой ньюйоркцев — еще один старый еврей в поношенном темном пальто. Он гулял часами, мысленно отмечая улицы, магазины и границы района, за которыми надписи на идише исчезали из витрин. Особое внимание он обращал на ортодоксальные синагоги — такие, в которых могли иметься богатые библиотеки. А потом он поспешно разворачивался и спешил в приютный дом, где надо было расселять очередную группу вновь приехавших.

Кухарка начала оставлять ему еду повкуснее — пикули потолще и кусочки пастрами побольше. Экономка называла его ангелом, посланным с небес, и снабжала лишними одеялами. А собранная из отдельных листков книга лежала тем временем в старом чемодане у него под кроватью, дремала и ждала своего часа. Если бы кто-нибудь из соседей случайно увидел ее, то решил бы, что это всего лишь старый, ничем не примечательный молитвенник.

Джинн появился под окном Голема через несколько минут после полуночи. Она уже битый час расхаживала по комнате, понимала, что соседи слышат ее, но ничего не могла с собой поделать; все тело уже начинало ныть от холода и беспокойства. Каждый раз, перед тем как повернуть, она выглядывала в окно. Придет ли он, как они договаривались? Может, будет лучше, если он не придет? И как ее вообще угораздило согласиться на это нелепое и опасное предложение?

Увидев его наконец, она испытала одновременно огромное облегчение и сильнейший приступ недоверия и страха. Только спустившись до середины лестницы, она сообразила, что забыла в комнате пальто и перчатки, и ей пришлось возвращаться.

— Ты пришел, — сказала она, выйдя на улицу.

— А ты сомневалась?

— Ты мог и передумать.

— А ты могла не спуститься ко мне. Но раз уж мы оба здесь, давай прогуляемся до Медисон-сквер-гарден. Согласна?

Это название ни о чем ей не говорило. В каком-то смысле ей было все равно куда идти: все места были незнакомыми, а опасности неведомыми. И выбор у нее был только один: сказать «да» или вернуться домой.

— Да, — сказала она, — пошли.

И не тратя время на лишние разговоры, они двинулись вперед по Брум-стрит. Женщине вдруг захотелось громко рассмеяться. Она была на улице, она гуляла! Ее ноги так онемели, что, казалось, поскрипывали при ходьбе, но двигаться было несказанно приятно, словно ей наконец-то разрешили почесать место, которое давно зудело. Джинн шел быстро, но она не отставала и легко держалась рядом. Он не пытался взять ее под руку, как делали другие мужчины, прогуливаясь с девушками, и она была этому рада: иначе им пришлось бы идти медленнее и чересчур близко друг к другу.

Дойдя до Кристи, он повернул на север. Это была самая граница знакомого ей района. В квартале от них шумела Бауэри. Несколько мужчин перешли им дорогу, и она пониже опустила капюшон.

— Не делай так, — сказал Джинн.

— Почему?

— Потому что у тебя такой вид, будто ты прячешься.

А разве это не так? Эйфория, охватившая ее в первые минуты, уже проходила, и ее место занимал страх. Как могла она решиться на такое? Они уже дошли до Хьюстон-стрит, и она тайком взглянула на своего спутника. Почему они идут молча? Пары, за которыми она следила в окно, обычно разговаривали друг с другом. Но он ведь привык гулять в одиночестве. И потом, молчание нисколько не тяготило ее.

Они уже дошли до Грейт-Джонс-стрит и до залитого электрическим светом Бродвея. Дома здесь были шире и выше, и ей пришлось откинуть капюшон, чтобы видеть их целиком. Кирпич и известняк уступили место стеклу и мрамору. Витрины магазинов манили взгляд платьями и роскошными тканями, украшенными перьями шляпами, ожерельями и серьгами. Словно зачарованная, забыв о Джинне, она подошла к витрине и уставилась на манекен в сложном струящемся платье из сапфирового шелка. Сколько же времени потребовалось, чтобы сшить такую изысканную и прекрасную вещь! Она внимательно рассматривала швы, стараясь запомнить фасон. В конце концов Джинну, нетерпеливо топтавшемуся на краю тротуара, пришлось силой увести ее от магазина.

На Четырнадцатой стрит они увидели большой парк с огромной конной статуей. Женщина решила, что сюда они и направлялись, но Джинн, не останавливаясь, обогнул парк с запада, и они опять вышли на Бродвей. Улицы здесь были тихими и совсем пустыми, если не считать редких, медленно катящихся колясок. Дальше по дороге им попался узкий треугольник пустой земли, на которой белели и тихо шелестели на ветру припорошенные снежной крупой выброшенные газеты. Треугольник образовался на слиянии нескольких широких улиц; одна из них была украшена великолепной белой аркой и колоннадой. Арка светилась отраженным электрическим светом и отбрасывала смутный отблеск на низкое черное небо.

Перед ними темной массой голых ветвей и сучьев раскинулся Медисон-сквер-гарден. Они зашли в него и медленно побрели по пустой тропинке. В парке было совершенно пусто: даже бездомные разбрелись в поисках теплых подъездов и подвалов. Голем и Джинн в этот час были единственными посетителями. Женщина то и дело сворачивала в сторону, когда что-то привлекало ее внимание: черные металлические скульптуры, изображающие мужчин с серьезными лицами; красивый изгиб железной садовой скамейки. Она осторожно ступала на свежий снег, касалась рукой грубой коры на стволе дерева и, подняв голову, смотрела на разметавшиеся над ней голые ветви.