На Пьера Самюэля надавили, и тот послушно водрузил на себя пожизненное ярмо. Сын получал его имя и жил с ним.

Имя матери придумывали все втроем и сошлись на Николь Шарлотте Марии-Луизе ле Ди де Ренкур. Вроде была у короля такая любовница.

— Вот с этих пор я своему сыну Элевтеру никто. — Мари-Анна вздохнула и вылила на Анжелику ковш чистой воды.

Девчонка думала. Теперь ей определенно уже не казалось, что она самая несчастная на свете.

— И ваш сын вырос без матери?

— Да, — подтвердила Мария-Анна. — Ему сообщили, что я его мать, довольно поздно, когда я стала достаточно взрослой, чтобы настоять на этом.

Анжелика покачала головой и спросила:

— А как к этому относится ваш муж? В смысле, Антуан Лоран?..

— Правильно относится.

Они с Антуаном не легли вместе ни разу. Пьер Самюэль, принявший на себя заботы о сыне, начал тут же предъявлять свои права и на его мать, и с ним согласились. Дедушке все еще была нужна информация о переписке министра Тюрго. Ее снова продали. А потом она в Пьера Самюэля влюбилась на долгие полтора десятка лет. Ни на кого больше смотреть не могла.

Ну а формальный муж… он был влюблен в науку. Когда становилось невтерпеж, Антуан быстро ехал в бордель и еще скорее возвращался к той, которую любил по-настоящему, — к колдовской алхимии порошков и кислот.

Лет десять назад у него определенно появилась какая-то постоянная пассия. Мария-Анна, помогавшая супругу во всем, видела изменившиеся расходы и новый распорядок дня. Но кто?.. Она не задавала вопросов ему, а он — ей.

— Но зачем это нужно Антуану Лорану? — Девчонка уже выбиралась из бочки.

— Деньги. — Мария-Анна подала ей полотенце. — Мой отец взял его в долю, и Антуан может оплачивать даже самые смелые свои эксперименты.

Анжелика Беро старательно вытерлась, всем видом показывая, что готова слушать и слушать. Но Мария-Анна видела: девчонка валится с ног.

— Сейчас марш в постель, а завтра я приглашу парикмахера.

Аббат отслеживал ситуацию с Анжеликой Беро каждый день. Однако даже Охотник так и не был уверен в том, что дочка Амбруаза прибыла в Париж. В свете об Анжелике не знали ничего. Ее жених Адриан Матье так и продолжал жить в том же стремительном темпе парижского спекулянта средней руки.

За домом и маршрутами Матье установили круглосуточное наблюдение, но не было никаких намеков на появление девчонки. Адриан, как белка в колесе, вращался меж зерновым рынком и спекуляциями селитрой. Все его контакты были строго очерчены этим кругом. С утра он сбывал очередную, только что прибывшую партию южного полновесного зерна, а затем ехал в арсенал и к Антуану Лавуазье — бывшему откупщику, человеку с обширными связями в пороховом деле.

— Ты проверил, что он делает у Лавуазье? — спросил Аббат у Охотника, едва такая информация появилась.

— Проверил, — подтвердил тот. — Обычный подкуп. Люди в арсенале осторожны и напрямую бонусов не берут. Так что Матье оставляет у Лавуазье деньги после каждой сделки с селитрой.

«Переписка, — перебрав несколько вариантов, подумал Аббат. — Пожалуй, сейчас это главное».

Так называемые черные кабинеты, в которых перлюстрировалась почта практически всех граждан, знающих грамоту, так и оставались ключевым местом, вне зависимости от того, в руки какой политической группировки они переходили. Впрочем, люди Аббата были во всех группировках. Потому он был единственным, кто знал действительно все.

Сейчас, после создания комитета общественной безопасности, дело еще более упрощалось. Дантон, уже доказавший свою полезность на посту министра внутренних дел, был самой лучшей фигурой для такого поста.

— Что в черных кабинетах? Ты оставил им данные?

Охотник кивнул.

— Да, оставил. Писем в адрес Матье или других, содержащих жалобы на испанскую инквизицию, нет.

Аббат недовольно покачал головой, отправил Охотника работать и подошел к карте. Игра уже перешла в следующую фазу. Нашлись люди, которые наконец-то убедили императрицу Екатерину в том, что дело серьезное и можно опоздать. Ее войска уже начали перемещаться на запад. В перспективе Европа красиво делилась на две части — восточную, под контролем Москвы, и западную — подчиняющуюся Парижу.

Аббат усмехнулся. Пруссаки так напугались, что даже начали отступать. Никто не хотел получить удар в спину, с востока. Крупнейшие транспортные узлы — Майнц, Лонгви, Франкфурт-на-Майне, вся Бельгия — теперь были обречены перейти в новые руки.

К оккупации было готово все. Там, куда ступала нога французского солдата, феодальные пережитки объявлялись вне закона. Все имущество старой власти, сброшенной с пьедестала, переходило в руки республики.

Аббат скрипнул зубами. Игра двигалась точно так, как и надо, но ему остро недоставало последнего, самого главного козыря.