К 19 ноября созрел и декрет о содействии пропаганде войны. Французские революционеры рекомендовали народам Европы уничтожить старые режимы, отменить феодальные права и отобрать у церкви все ее имущество. Комиссары уже готовились принять руководство над братскими землями, конфисковать все, что было закуплено по феодальным правилам. Они стремились хоть сколько-нибудь поддержать бумажные ассигнаты Франции церковным золотом освобожденных стран. Министр финансов Камбон объявил об этом бельгийским патриотам прямым текстом.

Вопрос был не пустой. Нищая, голодная провинция бунтовала. Восстал Тур, требующий от конвента умерить налоговые аппетиты, хлебные бунты потрясали Бос и Шартр. Было похоже на то, что вскоре вся Франция скажет «Хватит!».

Это было именно то, что надо. Буржуа, измерявшие все деньгами, не видели выхода из назревающего тупика. Его перекрывал Аббат. Его люди энергично и уже довольно давно сеяли идеи о твердой цене хотя бы на самые основные продукты. 19 ноября, синхронно с декретом о содействии войне, выборщики Сены и Уазы подали петицию об установлении твердой цены на хлеб.

Аббат улыбнулся. В конвенте так никто и не понял, что произошло. Там начался новый этап революционного брожения. Депутаты обсуждали, имеют ли они право судить короля. Вопрос был нешуточный. Людовик уже ничем не управлял. За это время депутаты порядком наворовали. В идеале следовало обвинить бывшего самодержца во всех, даже текущих финансовых провалах и как можно быстрее казнить его.

Между тем ключевым вопросом современности была вовсе не судьба короля и даже не ликвидация монархии как таковой, а твердые цены. Потому что лишь они действительно уравнивали всех, были последним этапом процесса перетирания французов в однородную массу, не крупнее мучной пылинки.

Первым делом Адриан опросил всех до единого извозчиков, работавших в этом районе Парижа. Оказалось, что никто из них девушки с вещами никуда не подвозил! Тогда Адриан обошел все пристани Сены, выяснил, кто из лодочников работал в ту ночь, и опросил каждого. Пусто!..

«Утопилась?» — грешным делом подумал Адриан и поежился.

Ему доводилось опознавать утопленницу. Очень давно, когда он был самым юным членом клуба. Эти воспоминания были весьма неприятными.

Он даже обратился в жандармерию и щедро — из рук в руки — оплатил офицеру все урочные и внеурочные действия агентов. Жандармерия действительно провела колоссальную работу, но не нашла никаких следов девчонки.

Тогда Адриан развел руками, решительно преодолел жгучий стыд, совершенно неуместный в такой ситуации, и принялся за работу. Внезапная пропажа его невесты, едва представленной свету, стала тем самым фактом, которым тыкали ему в лицо все знакомые и незнакомые. Он был сыт по горло и кошмаром всеобщего порицания, и всем этим бесконечным сюрпризом по имени Анжелика Беро.

А коммерция тем временем обрела новые, доселе невиданные черты. Адриан, читающий каждую продажную газетенку Парижа и уже имеющий массу собственных агентов, видел мир совсем не таким, каким его пытались представить пламенные революционеры. С огромным вниманием он изучил петицию выборщиков Сены и Уазы об установлении твердых цен. Именно в этом департаменте работали крупнейшие спекулянты, пропускавшие через свои руки добро, аннексированное в Бельгии и Северной Пруссии.

Что бы ни говорил с трибуны Бурдон, «бешеный» депутат от Уазы, за каждым его словом явственно ощущались деньги. Причем очень большие.

Адриан уже отлично понимал разницу между честной коммерцией и аферой. Он хотел быть готовым к любому повороту событий. Но когда 29 ноября делегаты коммуны обвинили торговые дома, банки и патриотические кассы в заговоре с роялистами и в желании привести народ к деспотизму и голоду, молодой человек поначалу растерялся. Да, среди финансистов было полно мошенников, но он всей своей шкурой прирожденного спекулянта чувствовал, что дело не в них.

Тем временем газеты уже взахлеб кричали о праве народа на расправу над кровавым тираном из Тюильри, о повсеместном предательстве, о неблагодарных бельгийцах, требующих независимости от освободившей их Франции, о голодающих детях. Они напоминали о мадемуазель Гильотине, давно уже ждущей всех спекулянтов зерном.

«Зерно, — подумал Адриан. — Нет, не может быть! Сезон-то ушел. Да и выгребли они все давно!»

Потом он краем уха услышал, что армию начали массово покидать добровольцы, утратившие иллюзии, в то время как членам конвента, вошедшим во вкус, уже требовалось не менее полумиллиона солдат. Подчиняясь скорее интуиции, чем расчету, Адриан начал выводить деньги из оборота.

Пожалуй, это была самая грандиозная афера, какую он только мог представить. Банкиры по собственному опыту знали, что такое народный гнев, направляемый коммунами. Они по достоинству оценили угрозу установления твердых цен и приспустили ставки.

Конвент развернул бешеную кампанию против аристократов и феодалов. Коммерсанты, живущие на только что присоединенных землях, видели это и испугались. Никто не хотел держать на складах то, что можно объявить реквизированным и крайне необходимым французской армии. Прежде всего зерно. Цены на него упали повсеместно.