— Постой, — опомнилась она. — Они тебе хоть что-то предложили взамен твоей работы, моих акций?

Антуан покачал головой.

— Ничего. Они не считают нужным покупать, если можно отнять.

Женщина нащупала спинку стула и присела.

— С гиеной нельзя договориться, Мария-Анна. — Антуан покачал головой. — Вот я и не стал.

Он опять был прав. Видит бог, она бы с легкостью обменяла эту правоту на гарантии для себя и всех, кто ей дорог. Но с гиеной договориться нельзя.

На следующий день, 31 декабря 1792 года, бывший министр финансов Клавьер заявил, что республике не хватает как минимум 300–400 миллионов ливров. Он выразил удивление, что ликвидационный комитет генерального откупа все еще не завершил работу. Это была ясно выраженная воля тех, кто стоял за Клавьером, фактически приказ об уничтожении.

Парни начали посматривать на Анжелику с самого первого дня ее появления на рынке, и это было совершенно новое ощущение. На Мартинике за ней всегда стояло состояние ее отца, довольно приличное по тамошним меркам, и это мешало.

Даже те мужчины, которым она определенно нравилась, не могли выкинуть из головы ясной перспективы войти в управление огромной плантацией. Они смотрели на нее, а думали о том, что старому больному Амбруазу Беро осталось совсем чуть-чуть.

Совсем иначе поглядывали на Анжелику солдаты на всем ее пути из Нижних Пиренеев до Парижа. Они видели красивую молодую послушницу, пусть и не давшую монашеского обета, но все-таки практически недоступную. В каждом солдатском взгляде ясно читалось: «Как жаль!»

Здесь было иначе. Да, в ней сразу чувствовали девушку иного круга, но Париж этим нельзя было удивить. Революция сбросила в самый низ многие сотни воспитанных, образованных девиц. Пожалуй, то, что она другая, лишь добавляло парням азарта. В какой-то момент Анжелика вдруг с ужасом осознала, что сколько веревочке ни виться, а когда-нибудь это произойдет. Но ей-то не нравился ни один.

Да, среди них были симпатичные, дерзкие и плечистые. Но стоило такому красавцу открыть рот и начать излагать свое видение мира!.. Нет, ни за что.

А круги все сужались, церемоний становилось все меньше. Даже соседки по рынку стали посматривать на нее с неодобрением. Мол, чего ей еще надо? Что она из себя строит? А она ничего не строила, ее так воспитали: слушать, а не смотреть.

Бастардов от белых отцов на Мартинике было много. Поэтому самый что ни на есть ангелочек мог оказаться не тем, чем казался. Снаружи белый, а откроет рот, и сразу видно, что вырос он в бараке для рабов, в лучшем случае на кухне.

Круги парней все сужались и сужались. Но в середине декабря случилось то, что изменило все.

Луиза как раз получила очередную партию трофеев. На правах старшей она сбросила Анжелике тряпки, которые не любила, а сама начала выкладывать посуду. Понятно, что Анжелика сразу увидела и оценила это фарфоровое блюдо из Мейсена. Почти такое же как-то привезли из Европы отцу. Заметили его и покупатели.

— Сколько? — наконец-то осмелился поинтересоваться один.

— Двести ливров, — машинально ответила Анжелика.

Отцу такое же блюдо привезли за триста, но Мартиника — дорогой остров.

Брови Луизы недоуменно полезли вверх. Но покупатель без возражений вытащил из кошеля двести ливров и ушел, чрезвычайно довольный такой покупкой.

— Ого! — только и смогла произнести Луиза, не в силах поверить, что заработала столько за какие-то мгновения. — А я хотела отдать за пять или шесть. Откуда ты это знаешь?

— Видела такое же. — Анжелика пожала плечами.

С этого дня все изменилось. Торговки прекрасно поняли, что произошло. Теперь они, получив свежую партию барахла из Пруссии или Савойи, немедленно приглашали ее. Анжелика всегда обнаруживала две или три вещи, истинной цены которых эти тетки не знали.

Девушка стала жить оценкой. В считаные дни она заработала около полутысячи ливров — в двадцать раз больше, чем за два месяца с Луизой. А еще через несколько дней торговки предложили ей стать перекупщицей. Эти обычные провинциальные женщины, часто из деревни, не имели на прилавках ничего, что стоило бы дороже десяти ливров. Они просто боялись называть покупателям такие цифры.

Анжелика согласилась. Ровно в тот день, когда она заплатила посыльному от гильдии воров и мсье жандарму и открыла свою собственную палатку, где не было ничего дешевле десяти ливров, местных парней как ветром сдуло. Такое неравенство они признавали.

Там, во внешнем мире, казнили короля, объявляли войны, ждали поступления новых трофеев. Анжелика с рассвета до темноты оценивала, перекупала, выкладывала и тут же продавала. Правильно поставленная цена решала все.

В начале января ей пришлось ходить в патриотическую кассу уже ежедневно. Хранить такую выручку в мансарде стало немыслимо. В середине месяца она, преодолев нешуточное сопротивление, поставила за свой прилавок Луизу. Потом повалили трофеи из Ниццы. Так много, что к февралю неглупая Луиза уже сама занималась оценкой, а за прилавок они поставили новенькую. Анжелика фактически работала только с деньгами.