казалось, что наши уединённые каникулы будут длиться вечно. Мы бесились, делали всякие

глупости, купались, гуляли у легендарного озера Бросно, в котором, согласно древним

преданиям, живёт опасное чудовище, устраивали пикники, и думали, что ничего больше не

имеет значения, кроме звенящего легкого веселья и невесомости молодых тел.

Только последний вечер перед возвращением в город испортил наше счастье. Мы

посмотрели “Мост в Терабитию”, и Саша, молчавший в течение всей заключительной части

фильма, неожиданно обнял меня, стал гладить по волосам, целовать, твердить, что умрёт,

если меня не станет. В тот вечер вино одурманило мой рассудок, и я позволила целовать

себя, сама подставляла шею и губы, хотя понимала, что между нами не может быть ничего,

кроме дружбы. Я любила его, как брата, и считала, что ненужная близость только испортит

наши дружеские отношения. Поэтому вскоре я нежно и одновременно решительно

отстранила его от себя, попросила не мучить нас обоих, сказала, что завтра во всём

разберемся, что это просто действие алкоголя. От последних слов мне самой было гадко –

именно так потом оправдывался муж тёти. Саша вновь стал признаваться в любви,

сдерживая слёзы, говорить о нашей будущей жизни, свадьбе, крепкой семье. Но я почти не

слушала его, а только печально смотрела на его горящие влажные глаза, напряжённое лицо,

белую рубашку, перепачканную чёрной помадой, скомканную простынь, попутно пытаясь

привести в порядок растрёпанные волосы. Утром мы договорились забыть этот вечер, и

никогда больше не говорили о нём. Со временем я убедила себя в том, что его чувства ко мне

давно прошли, и, что даже, возможно, он никогда не любил меня, а просто влюбился на

несколько дней, как наивный зелёный школьник.

На самом деле, я не подпускала его ближе не только из-за того, что боялась потерять нашу

дружбу. Слишком рано мне пришлось взглянуть в глаза смерти, которой так нравится

забирать у нас самых близких и родных людей, слишком рано пришлось поклясться себе, что

никого больше не впущу дальше порога своего мира, чтобы потом не склеивать его по

осколкам, слишком рано запретила себе любить.

Мой брат умер от лейкемии два года назад, когда ему было всего шестнадцать. Мы были с

ним близнецами. Тогда вместе с ним умерла часть моей души. Я всё лето не выходила из

дома, а потом чуть не забросила школу, но это не позволили сделать родители. Мама просто

сказала: “Смирись с этим. Андрея уже не вернёшь!” А папа добавил: “Но жизнь

продолжается”. Как же они могли сказать такое? Безусловно, они сказали всё правильно, и

всё-таки нельзя было говорить так. Жизнь продолжалась, но я уже не могла жить по-

прежнему. Кое-как дотянула последний класс – помог Саша, который в то время учился в

Ирландии. Он каждый день звонил мне, провёл со мной все свои рождественские каникулы,

а через полгода окончательно вернулся в Россию. Мне было очень хорошо с ним, но я

продолжала замыкаться в себе, видеть себя в шумном мире лишь тенью, которая не

понимает для чего ей существовать на земле, где больше жестокости и боли, чем радости,

где даже любовь любит горе и смерть. Я пробовала с кем-то встречаться, один раз даже

готова была полюбить, но всякий раз бежала от сильных чувств. Не хотела снова прорастать

в кого-то ветками, чтобы их потом обрубили. Слишком долго они кровоточат, слишком

долго отрастают заново…

Я решила пойти учиться в медицинский институт только из-за Андрея. Мне казалось, что

врачи тогда не сделали всё возможное для спасения моего брата, ведь многие из них

говорили, чтобы мы не теряли надежду, что рак крови излечим. Но он всё-таки умер. Так

невозможно и несправедливо. Это был самый добрый и жизнерадостный человек на свете.

Даже лёжа на больничной койке, совершенно бледный, без волос и ресниц, он продолжал

дарить свет, ободряя нас полудетской улыбкой озорного мальчишки.

Однажды в метро, спеша на учёбу, я выбилась из бегущей толпы, прижалась к холодному

каменному столбу и представила, что меня нет в этом мире. Меня не было, а жизнь просто