спросила у неё, почему они все зовут меня так, ведь у меня есть собственное имя, и, кажется,

назвала его. Так странно, что я не могу его теперь вспомнить. Дымка, как и Радуга, считала

меня сумасшедшей, безобидной сумасшедшей, с которой можно спокойно работать,

остальное её не заботило и ни капельки не интересовало.

Рабочий день подходил к концу, когда к нам зашёл пожилой мужчина с причудливо

разукрашенным лицом в яркой белой рубашке и красных штанах, на руках у него также

были красные перчатки. Заказ у него принимала Дымка. Вернувшись, она подошла ко мне.

Её серые глаза оживленно сияли, чего я никогда прежде не замечала у неё.

– Это балаганщик. На берегу реки сейчас будут давать представление! – воскликнула

Дымка. – Нас пригласили! Ты ведь пойдёшь со мной?

Я ещё не решила, по какому следу двигаться дальше, поэтому не видела причин

отказываться.

– Хорошо, – согласилась я. – А этот балаганщик сказал откуда он?

Вопрос я задала практически непроизвольно, поскольку это было первое, что интересовало

меня, когда я встречала здесь незнакомцев.

– Я не спрашивала, – ответила она, но, думаю, откуда-то издалека. Ты не поверишь, они

приехали на лошадях!

Это заинтриговало меня. Вскоре мы сменились и направились вниз по дороге, усеянной

осенними листьями, мусором, рекламными листовками, а кое-где и свежими кучками

экскрементов. Последнее подтверждало слова Дымки.

– А что это будет за представление? – спросила я, когда мы уже почти дошли до места.

– Не знаю, – отозвалась моя собеседница.

Дымка не очень отличалась болтливостью.

Вот, что нам предстояло увидеть через несколько минут: на берегу реки стоял широкий

деревянный балаган, на сцене которого плясали шуты в звенящих красочных колпаках,

рыцари, чьи доспехи были из дерева и картона, дамы, украшенные ожерельями и браслетами

из фольги; чуть в стороне торговали сладостями и безалкогольными напитками – шипучкой,

различными леденцами, карамельными петушками на палочках, мармеладными мишками,

марципанами; далее шло огненное представление – факиры, одетые в чёрно-красные

одеяния, под арабскую музыку и бурные аплодисменты собравшихся зрителей извергали

пламя изо рта, прыгали и крутили в руках зажжённые шесты, искрящиеся веера, рисуя

огненные круги, заставляя огонь летать вокруг себя рыжей пламенной птицей, извиваться в

танце шипящих саламандр; по всему берегу бродили арлекины и другие узнаваемые маски,

кто-то из них играл на лютне, кто-то показывал фокусы; весь берег был наполнен людьми и

шумом музыки.

– Это действительно можно назвать настоящим балаганом, – громко сказала Дымка.

Она говорила ещё что-то, но я почти не слышала её. Потом она вообще растворилась в толпе.

Я решила взглянуть на пьесу, которая шла на сцене балагана, но, приблизившись и услышав

несколько реплик актёров, подумала, что это была плохая идея. Там происходило настоящее

безумие.

– Он убил меня! Убил этим деревянным мечом! Я умираю! – корчился на полу какой-то

мужчина в жёлтой маске, прижимая руку к невидимой ране. – Как только закроются кулисы,

я больше никогда не увижу своей прекрасной Лучинды. А она так хороша, и по-настоящему

любит меня, и это несмотря на то, что вся она из картона. О где ты, моя воздушная любовь?

Неужели тебя унёс ветер?

Мне надоел весь этот гам, и я спустилась к самой реке: там было спокойнее, хотя людей по-

прежнему было не мало. Смеркалось. Прислонившись к берёзе, я долго наблюдала за тем,

как с неё, трепеща каждой прожилкой, срываются и падают тонкие вечерние листья, плавно

ложась на воду. Одни были подобны заплутавшим кораблям, севшим на мель, другие,

которых несло теченье, на выживших в кораблекрушенье, борющихся со стихией и полных

надежд, не желающих верить в то, что они все вскоре утонут в холодных водах.

– В том шатре гадают! – услышала я голос Дымки.

Я обернулась, чтобы увидеть, куда она указывает. Недалеко от меня, чуть выше реки, стоял

небольшой тёмный шатёр, вокруг него столпилась приличная очередь.

– И что тебе предсказали? – спросила я, подойдя к ней.