– Это что значит, Егор? – спросила она, но по напряжённому выражению глаз было видно, что она знает ответ на свой вопрос. – Зачем этот занавес, мы же не в театре?

– Это ты правильно сказала, что мы не в театре, – зацепился за её фразу мужчина. – Нам пора перестать играть и начать жить реальной жизнью. Ты моя жена, я твой муж. Там за перегородкой спит наша дочь. Как тебе такая проза жизни?

– Значит, ты со своей женой вот здесь, за этим занавесом спал? – усмехнулась женщина. – А там ваша дочка?

– Наша дочка! – сердито поправил Егор, который уже нервничал с каждым разом всё больше и больше.

– Что ты от меня хочешь? – пристально посмотрела на Грачёва женщина. – Мне нужно домой, к маме. Она там одна.

Она встала, показывая своё намерение уйти.

– И мы с дочерью одни, – упёрся Грачёв, не желая выпускать её из устроенной им ловушки.

«Замолчала. Думает, наверное, как убежать. Поправляет волосы… У неё на шее справа была родинка, может, сказать ей об этом? Или сначала самому убедиться? Чушь. Я и так знаю, что это она. Кроме неё у нее ещё родинка под левой грудью и на лопатке… справа. На бедре, на внутренней стороне, выше колена… на правой ноге. Я всегда целовал их в определённой последовательности и улетал в «космос». Точнее, в его зеркальное отражение. Вместо белых звёзд на чёрном небе чёрные родинки на её белой коже. Словно особое небесное созвездие отразилось на её прекрасном теле… Она это знала и игралась, не давая прикоснуться губами к этим звёздам-родинкам, распаляя меня ещё сильнее. Чёрт! Лучше я бы об этом не думал. Теперь надо срочно сесть, а то выдам себя с потрохами».

Он протянул к ней руки и, приобняв, посадил на диван.

– Не торопись, Светлячок. Помнишь нашу игру в родинки? – Краснея от прилива крови к лицу, Грачёв тем не менее продолжал настойчиво гнуть свою линию. – Твоя первая родинка там же, где и была – справа на шее.

С помутневшим от возбуждения сознанием он притянул её к себе и откинул с плеча волосы. Потянулся, но она встряхнула головой, возвращая волосы на место.

– Прекрати. – Голос её дрожал. – Ты меня привёл сюда для чего? К дочери! Помнишь? А сейчас хочешь применить силу, чтобы потешить свою похоть. Как тебе не стыдно?

– Свет, а собственно, почему мне должно быть стыдно? – попытался придать своему голосу убедительность ошалевший от близости к ней Грачёв. – Ты моя жена, и тебя не было два года.

– Я не твоя жена, – устало произнесла молодая женщина.

– А чего же ты прячешь родинку на шее? Откинь тогда волосы и докажи мне, что я ошибаюсь, что её нет, – торжествующе смотрел на неё Егор. – Что, не можешь? А всё потому, что она там, как и другие особые приметы твоего тела. Хочешь, я назову тебе, где у тебя они есть? Разве это не странно, что я лучше тебя знаю твоё тело. Какие тебе ещё нужны доказательства, что ты моя жена?

Мария молчала, отводила взгляд, словно не хотела встречаться с его глазами, которые, казалось, поедали её беззащитное существо уже бессчётное количество раз и всё выглядели как у голодного зверя. Она побаивалась обстановки, в которой она оказалась с этим эмоционально кипящим мужчиной, казавшимся даже немного диким от своего неуёмного сексуального влечения. Было видно, что ему с каждой секундой становится всё труднее контролировать свои поступки, и даже её такое определённое холодное поведение провоцирует его на более активные действия. Она чувствовала, что он, не зная, как решить главную их проблему, нашёл для себя выход и просто пытается побыстрее одержать победу, сломив её сопротивление через их интимную близость. Несмотря на то что Егор не вызывал у неё чувства отторжения, такой способ «одомашнивания» претил всему её существу.

Мария испытывала к настойчивому мужчине двоякое чувство. Любопытство и осторожность. А ещё жалость как к отцу-одиночке. Одним словом – позитивная насторожённость. Однако было ещё нечто, что притягивало её к нему. Какое-то чувство, которое не поддавалось осмыслению. Словно встроенные в её организм положительные частицы притягивались его отрицательными, по принципу магнита. Она хотела знать больше о нём и о той женщине, с которой он её постоянно сравнивал и которая была как две капли воды на неё похожа. Его настойчивость давала свой результат, сея в её голове некие допущения. По принципу: а если то, что он говорит, правда? Словно та задёрнутая ткань и в самом деле явилась театральным занавесом, за которым – некая другая интересная, яркая жизнь, которую хочется прожить, проиграть. Дать себе сознательно запутаться – где роль, а где явь, чтобы испытать то, чего не удавалось ранее в другой жизни. Егор сгрёб жену в охапку, зарылся в запах её волос, не получив никакого сопротивления.

«Может, она сдалась? Или вспомнила?» — промелькнуло в голове и тут же погасло, поскольку это показалось уже не столь важным.

Важно было, что она вновь в его объятиях, что он может снова ощущать запах любимой женщины, и к чёрту весь остальной мир. Он застыл, не желая прерывать такой сладостный момент, чувствуя, как на его груди бьётся два сердца. Его и её. Он, кажется, даже задремал, погрузился в ту самую сладостную дрёму, которая является пограничным состоянием между явью и сном, но, почувствовав, что засыпает, вздрогнул.

«Не спать! Это ещё какого хрена? Спать рядом с такой женщиной», — вернулся он из сна и похолодел от непонятого чувства.

Светланы не было в его объятиях. Руки, казалось, ещё висели в воздухе, обнимая невидимую женскую фигуру, а самой женщины не было. Словно он обнимал не живого человека, а голограмму, и когда на мгновение закрыл глаза, мастер визуальных спецэффектов отключил созданный мираж.

«Уснул! Идиот! Всего на мгновение! И она сбежала, воспользовалась моей минутной слабостью».