Шрифт:
Однажды утром, уже надев платье и натягивая чулок, Саале услыхала, как в передней комнате что-то со звоном упало на пол. «Это, должно быть, кошка. Ведь Кади не запрещает ей лазить повсюду, и на кровать и на стол…»
Пока Саале так думала о кошке, из-под двери к ее ногам — черной в чулке и белой без чулка — выкатилась маленькая шестеренка. Затем приоткрылась дверь, и чья-то рука, торопливо шаря по полу, пыталась поднять колесико.
Саале не на шутку испугалась.
— Что вы здесь делаете? — спросила она.
— Я? А вы что тут делаете?
Это был молодой светловолосый мужчина в свитере и вязаной шапочке с помпоном. Он неподдельно и искренне удивился, увидев Саале.
— Вы из города, да? — попытался он угадать, но девушка не ответила. — Прибыли на работу в рыбный цех?
Допрос был неприятен Саале, она только покачала головой, а замкнутое выражение ее лица говорило: это никого не касается.
Но парень думал иначе.
— Тогда вам будет скучно. Здесь ведь только море и можжевельник, — сказал он.
Саале повернулась спиной к парню, лицом к окну и, стоя неподвижно и безмолвно, размышляла над сказанными им словами.
«Бояться надо не скуки, а людей», — думала она с горечью.
Разобранный механизм стенных часов лежал на столе в передней комнате, и незнакомец молча собирал его заново. Вдруг, прервав затянувшееся молчание, парень спросил:
— Как вас зовут?
Но Саале и теперь не отвечала. Она молча сидела в своей каморке, зажав руки между колен, и судорожно прислушивалась. Саале знала о парнях только то, что от них следует держаться подальше, особенно если ты уже взрослая девочка.
— Меня зовут Танел, — сказал парень в передней комнате, словно это могло изменить отношение девушки к нему. Не дождавшись ответа и на сей раз, он стал потихоньку насвистывать.
Танел еще долго возился над сборкой часов и затем ушел.
А в каморке Саале стало слышно тиканье.
2. Как Танел в вязаной шапочке ходил пить кофе
Из-за одного длинного и приземистого каменного дома вырубили целый клин доброго соснового леса, и округа стала лысой, впрочем, как и все подобные места, где что-нибудь строится.
Это было общежитие рыбного цеха.
Перед домом висели наскоро прополосканные пеленки, и прямо под дверью были начерчены извечные детские «классы» с «огнем» в одном конце и «водой» в другом — прообраз ада и рая. С дома обсыпались куски штукатурки, а на дверях и стенах были написаны все те слова, чтением которых не стоит себя утруждать.
На ступеньках крыльца сидел Урмас.
Он держал на коленях жестянку из-под килек и пытался пускать мыльные пузыри. Мыльная вода текла у него по подбородку и груди, а пузыри не получались. Радио Мамаши-Египет орало на весь двор о необходимости стенных газет. А две маленькие девочки, присев на корточки у стены, играли в погрузку корабля.
Юли как раз сунула в ладони Майму брючную пуговицу от штанов отца и сказала:
— Кому дам, пусть молчит. Никому не говорит!
Потом снова Майму сунула пуговицу в ладони Юли, и потом опять Юли Майму. Только один раз Майму выронила пуговицу, и Юли сказала:
— Дура. Не умеешь.
За штабелями дров мальчишки молча по очереди затягивались сигаретой.
У длинного дома было много окон. Окна холостяков легко угадывались по немытым бутылкам из-под молока и пивным бутылкам. Некоторые окна изнутри были залеплены пожелтевшими газетами, и дети, когда им надоедали все игры, читали порой от скуки заголовки статей: «Полезные рубли», «Все начинается с чувства долга», «А ты — комсомолец?», «Главное — производительность».
Сыну Хельви Матти они так въелись в память, что иногда, сидя на ступеньках и раскачиваясь, он распевал во весь голос, приставив ладони рупором ко рту:
— По-лез-ные руб-ли, по-лезные рубли…
Окна женатиков выглядели иначе. На подоконнике в консервной банке мучался от жажды цветок, у которого не хватало сил расцвести, или же зябла голая кукла.
Из окон комнат, где жили русские, пахло луком и постным маслом, из окон эстонцев — жареной свининой. И каждое воскресное утро Мамаша-Египет выносила на крыльцо кастрюлю клюквенного киселя. Остужать.
Только одно окно отличалось от всех других — окно Паулы с красивыми кружевными гардинами. Сама она, хорошенькая, с челкой и пухлыми губами, большую часть свободного времени сидела с катушкой белых ниток у окна в своей комнате и вязала кружева. Те, что вшивают в наволочку или простыню, и те, что для скатертей.
Во дворе общежития можно было найти всевозможные вещи: детский резиновый сапожок, венский стул без сиденья, выброшенные вельветовые брюки, которыми дети хлопали друг друга, гоняясь по двору. Но что сразу же бросалось в глаза — клумбочка, окруженная побеленными кирпичами, — под окном Паулы. Сейчас там цвели синие пролески.