Была весенняя пора.

В этот предвечерний час в деревне неуемно горланили петухи. Один замолкал, другой начинал. Но так же ясно слышалось пыхтение приближавшихся к берегу рыбачьих лодок. И по тому, как выходили рыбаки на берег, можно было определить, каков улов. Ведь плохой улов или совсем пустые сети — самый тяжкий груз для лодки.

Молодой, высокий Танел и маленький Ионас-Тощий шли рядом, и Ионас, как всегда, пел скрипучим голосом:

Ионас ходил вперевалку. У него были немного кривые ноги и мальчишеское краснощекое лицо.

Около сарая для хранения сетей стоял Мартти, рыбак из другой лодки. Он интересовался сегодняшним уловом. Танел сказал, что Ионас наконец-то поймал своего кита, а он, Танел, выловил только две банки салаки в томатном соусе.

Они потравили еще немного. Мартти намеревался в ближайшее время купить мотоцикл «Ява» и грезил об этом во сне и наяву.

Было тепло. Легкий ветерок сушил землю, скользкую от дождей, шедших в последние дни. И деревьям весна уже ударила в голову.

Во дворе своего дома Танел скинул пиджак, сел на ступени крыльца рядом с Урмасом и стал с интересом наблюдать, как тот выдувает мыльные пузыри.

— Дай-ка я попробую, — сказал Танел и взял жестянку в свои руки.

На конце соломинки начал быстро расти многообещающий шар.

Урмас сначала держал покрасневшую мокрую ручонку на плече Танела, но затем пришел в восторг и запрыгал от восхищения.

— Как это у тебя такой большой получился?

— Я и сам большой, — похвалился Танел, но Урмас счел его ответ недостаточно точным.

— Большой мыльный пузырь — начальник, — пояснил Урмас.

— А ты откуда знаешь?

— Отец сказал.

В этот момент шар отделился от соломинки. Урмас попытался схватить его, но в руках у него оказался только мокрый след.

— Черт побери! — сказал Урмас огорченно. Он не знал, стоит ему плакать или нет.

В полутемном коридоре общежития старший сын Хельви и сын Ивановых Вовка с оглушающим грохотом катались по очереди на самокате. Тут же находился кран. Танел с наслаждением умылся, забрызгав водой пол. Но этого не было видно, потому что лампочка или в очередной раз перегорела, или ребятишки опять случайно разбили ее мячом.

Танел знал наизусть весь коридор с дверьми комнат и выступами печей по обеим сторонам, и отсутствие освещения не было ему помехой.

Вдруг дверь Хельви грозно распахнулась.

— Пойдете вы, наконец, во двор, или я возьму ремень! — завопила она на ребят.

— Чего ты сердишься? — примирительно улыбнулся Танел.

Хельви стояла в дверях — глаза тускло-усталые, вокруг губ и на лбу проступили желтые пятна, ноги отекли. Она снова ждала ребенка.

— Попробовал бы ты управляться с ними целый день, — грустно сказала Хельви.

Она позвала удирающего сына и вытерла ему нос. Вовка тут же подставил свой. Хельви зажала и его нос между пальцами, чтобы он высморкался.

— Ты сегодня в магазин не пойдешь? — спросила Хельви Танела.

— А что?

— Будь добренький, принеси мне хлеба. Черного и белого.

Хельви на мгновение скрылась в комнате и затем протянула Танелу авоську, а обоим мальчишкам дала по горбушке хлеба.

Танел с полотенцем и авоськой в руках направился было в свою комнату, но в этот момент приоткрылась еще одна дверь, и Паула тихо позвала его.

— Чего? — спросил Танел,

— Хочешь кофе?

— Да нет.

Но Паула поманила его пальцем подойти поближе.

— Чувствуешь? — спросила она и, принюхиваясь, расширила ноздри. — Это настоящий кофе. В зернах покупала. Я испекла пирог.

— У тебя что — день рождения?

Паула усмехнулась:

— Почему — день рождения?

— А что же?

— Ничего. Просто субботний вечер. Придешь?

Танел покачал головой.

— Мне надо в магазин за хлебом, — сказал он.

— Хельвин мужик глушит водку, а ты на побегушках, — сказала Паула, скривив губы.

Стало быть, она слыхала, о чем они говорили. Но Паула была очень сердечной девушкой — она тут же снова просительно посмотрела Танелу в глаза.

— А потом, когда сходишь за хлебом, придешь?

— Может быть.

— Я тебе что-то покажу, очень интересное, — пообещала Паула, и ее глаза блеснули из-под челки, как небесные звезды.

Прошлой осенью Паула оклеила беленые стены своей комнаты обоями и приобрела новые вещи. Зарплата у нее была маленькая; самое большое, что она могла получить на руки, — рублей семьдесят. Но она как-то ухитрялась из каждой получки покупать то простыню, то полотенце. Пауле очень нравилось, раскрыв шкаф, наслаждаться видом разложенных по полочкам, пахнущих ветром или магазином белых наволочек и обшитых кружевами простынь с вышитыми на них инициалами.