— Попробуй ты; с такой бородой, может, у тебя что и выйдет, — съехидничал Челестино.

Рыжий засунул два пальца за платок на шее. С минуту он в нерешительности мял шелк, потом криво усмехнулся.

— Подумать только, эту рвань мне всучили в Массауа за индийскую шаль. Ручаюсь, что это вискоза. Шарф из натурального шелка! Да он уже похож на засаленную бумажку, которая за него заплачена.

— Эго потому, что ты шею не моешь.

— Да ты подумай, какую я там жизнь вел! Только бы не сломать себе шею, а уж мыть ее — куда там! В Африке, у кого был такой вот шарф да бородища, султаном себя чувствовал.

— Ты сейчас на негуса похож, с твоей темной физией.

— Эх, было бы у меня столько денег, сколько у него!

— Надо было у него отобрать.

Рыжий скользнул взглядом по живой зеленой изгороди, и его внимание привлек угол площади, где выстроились в ряд новенькие сверкающие автомашины.

— Словом, чтобы потанцевать с туринкой, мне нужно ехать в Неаполь. И «Парадизо» больше нет?! Это ты потому разворчался, что женатиком стал.

— Успокойся, он зовется уже не «Парадизо».

— А как же?

— «Нуово Фьоре».

Челестино все это явно забавляло. Он взял Рыжего под руку и потащил за собой, приговаривая:

— Идем, идем, Милио, а то нас платить заставят.

Рыжий молча позволил себя увести.

— Полсигары, спокойно посиживая в холодке… Так здоровее и стоит дешевле.

Они зашагали по длинной улице с редкими фонарями. Рыжий осторожно, чтобы не обжечь пальцы, досасывал окурок, затягиваясь глубоко и жадно. Потом бросил его на землю.

— Ты что, теперь совсем не куришь? — не поднимая глаз, спросил он у Челестино.

— Тот экономит, у кого деньги есть.

Шагая, они смотрели на плиты мостовой, освещаемые фонарями. Внезапно Рыжий остановился, шаркнув подошвами, и спросил, вскинув голову:

— Ну, а чем вечер кончим?

— Давай еще погуляем. Я почти никогда не выхожу из дому.

— А я сегодня с самого утра по камням топаю. Как увидим первое же кафе, садимся за столик. Что ты на это скажешь?

— Ненадолго можно.

Они снова пошли вдоль бесконечной улицы. Навстречу им не попадалось ни одного прохожего. Лишь изредка из-за спины у них возникали лучи фар, перед друзьями немедля падали две длинные тени, потом тени поворачивались, а машины, осветив каждый камень, ныряли в неожиданно сгустившуюся тьму, прорезаемую удалявшимися красными точками. Друзья шли молча и споро, окидывая взглядом редкие освещенные витрины магазинов; вдруг Челестино сказал:

— В центре полно кафе, а мы блуждаем по окраинам. Тебя что, в луга тянет?

— Туг даже трамвай не ходит. Наше дело дрянь. Это поперечная улица.

— Ну, а какая разница? Ты знаешь улицу, которая не пересекала бы другую?

— Давай вернемся, — воскликнул Рыжий, останавливаясь, — На худой конец заглянем в «Парадизо». Там найдется что выпить. А странно, ночью Турин больше, чем днем.

Они повернули назад, не переставая спорить. Дошли до площади. В воздухе плыли звуки оркестра. Они взглянули на снопы света, которые окрашивали в зеленый цвет живую изгородь в глубине, и свернули в боковую улочку, откуда доносился звон трамвая.

— Вот мы и снова в Турине, — сказал Рыжий, — Петь у тебя покурить?

— Хочешь половину сигары? Только если ее разломить еще раз, ни тебе, ни мне толком не останется.

— Э, не надо. Тут на углу должна быть забегаловка.

Они нашли эту забегаловку, дрянной бар с внутренним двориком под навесом, увитым глициниями. Посреди желтым плодом покачивалась лампа без колпака. Дальше шла глухая стена. Друзья сели за рассохшийся столик. Рядом с ними на таких же железных стульях сидели худенькая женщина, рабочий и ребенок. Мальчуган пил, держа большущий стакан обеими руками.

Подошла хмурая официантка и мрачно уставилась на шарф Рыжего.

— Есть у вас кофе? — спросил Челестино.

— Э, брось! — воскликнул Рыжий, — Дарю тебе твою сигару, но с одним условием — ты выпьешь со мной. У меня остались две лиры. Трачу их на вино. Ты что, разлюбил вино? Литр вина!

Женщина ушла. Челестино сердито посмотрел на друга.

— Ты же знаешь, кто его не любит.

— Вот и хорошо — сказал Рыжий. — Зато ты любишь, и баста. О, черт! Погляди, как этот пострел его тянет. Он даром времени не теряет.