Рыжий подозвал хозяйку бара.

— Сколько с меня?

— Купи лучше сигарет, плачу я.

— Сказано тебе — я плачу.

— Ты пока что не миллионер.

— Зато мне не надо жену содержать.

Женщина ждала. Челестино протянул ей две лиры.

— Ладно, — сказал Рыжий, — Тогда я плачу еще за один. Хозяйка, еще литр.

Челестино хотел встать. Рыжий схватил его за рукав, умоляюще глядя на него.

— Сколько ты выпил? Ерунду. И все равно боишься Джины?

— При чем тут Джина! Не хочу быть свиньей. Мне завтра на работу.

— Ради друга, Челестино. Иногда так приятно быть свиньей. Побудь со мной. Я весь день один.

Челестино сел.

— И допивай вино. Мы уже неплохо спелись. Оно не такое уж скверное.

Челестино, не притрагиваясь к вину, нервно затянулся и с силой выпустил струйку дыма.

Принесли еще бутылку. Рыжий поспешно расплатился и налил другу; затем наполнил свой стакан. И тут же, причмокнув, опрокинул его.

— Держу пари, что ты не найдешь работу, — процедил сквозь зубы Челестино.

— Ну, этим вечером я работаю, — ответил Рыжий, и глаза его хитро блеснули, — Только это даже хуже, чем шагать по бездорожью… Горло у меня заржавело; я уже месяц не пил, чтобы хоть на курево хватало. А из вещей один шарф могу заложить. Сколько дашь?

— Пинок в зад и шарф в придачу. Ты забыл свое ремесло, вот в чем все дело.

— Я нигде так много не возился с машинами и с моторами, как в Африке. Хочешь знать, в чем тут загвоздка? Я ничего не забыл. Это вы, мои прежние друзья, меня забыли. Вот в чем все дело… Пей же, наконец.

Челестино бросил окурок и отпил глоток.

— Смелее, ну! — воскликнул Рыжий, схватив его за локоть. — Вот ты забыл, как пьют вино.

— Свинья, — рявкнул Челестино, отпрянув от стола и глядя на пролившееся вино.

— Пс бойся. За твое здоровье. — И он чокнулся а другом.

Челестино вытер лицо.

— Забыл, что ты не на войне, — пробормотал он, — Сразу видно, что ты с этими южанами дружбу водил. Чуть что, руки в ход пускаешь.

— Не напоминай о войне, ты даже не знаешь, чем она пахнет. Она тебе по радио известна, война… Не обижайся. Давай лучше выпьем.

Но Челестино пить не стал.

Рыжий поставил стакан.

— Хорошая штука — война. Ни о чем не надо думать. Потом, уже после боя, вспоминаешь об опасности. Живешь сегодняшним днем. У тебя есть свое место в строю, и у всех есть. Одно страшно — потеряться. Помню одного в Джемме. Он бродил по песку, весь потный, как велосипедист, и шлем у него на шее болтался. Он меня остановил, посмотрел дикими глазами и спрашивает: «Где мой отряд, святая мадонна? Может, ты знаешь, где мой отряд?» Этот хоть в колонне потерялся, а вот если ты очутишься один на открытой местности, посреди сухих колючек, похожих на закопанные фашины! Кому придет в голову тебя искать? Никто даже не вспомнит. А над тобой коршуны кружат.

Рыжий наклонился, подобрал брошенный другом окурок и закурил, обжигая губы. Он выпустил дым, снова облокотился покрепче и уставился Челестино в лицо.

— Однажды я заблудился, — внезапно возобновил он свой рассказ, словно беседуя с самим собой. — Мы возвращались в Дир-Дауа. Начались дожди. По небу, а оно там почему-то кажется больше, — плыли здоровенные облачища. Ближе к вечеру я вышел из автопарка и отправился погулять, вернее, месить грязь в открытом поле, где кругом пахло гнилью. Точь-в-точь как у нас, когда кончается уборка винограда. Дождь застал меня неподалеку от селения этих туземцев. Казалось, будто с неба жабы плюхаются. Я нырнул в первую же хижину. Потому что, увидят меня туземцы или нет, неизвестно, а в такой тьме, когда не разберешь, где небо, где земля, и утонуть недолго.

В хижине шевелились лохмотья да сверкали кошачьи глаза. Больше я во тьме ничего не разглядел. Но знал, что чернокожие следят за мной. Снаружи дождь хлестал вовсю; видно было, как вздувается пена у входа. Я подумал: сейчас они мне всадят нож в бок и рассчитаются сполна за эту войну. Не помню уж, сколько времени я простоял так, прижимаясь спиной к гнилой стенке; я держал наизготовку винтовку с примкнутым штыком и готов был мгновенно выскочить из хижины. Я даже запаха не чувствовал.

— Они ничего тебе не сделали?

— А что они могли сделать? Да они сами меня боялись. Но тогда я понял, что воевать надо всем вместе. Нужно быть сумасшедшим, чтобы взять и в одиночку убить туземца.

— Ты кого-нибудь убил? — спросил Челестино, вставая.

— Не знаю. Никто этого не знает. Вот убитых видел немало, это точно.

— Таков закон войны. Пошли?

Рыжий не встал, а лишь поднял голову и растерянно поглядел на друга.

— Даже вина не допили, — пробормотал он, взяв стакан.