– Разрешите, Макита…

– Донья Мака.

– Разрешите, донья Мака, сказать, как я рад служить вам. Я знаю что вы любите музыку, и позволил себе привести сюда «Андских щеглов», знаменитый в наших горах ансамбль, чтобы они спели вам, какие вы захотите песни.

Мака улыбнулась. Музыканты оцепенели.

– Военные марши умеете играть?

– Умеем, прекрасные марши, сеньорита.

– Отлично! Нам как раз нужен оркестр для парада. Тебе, Мигдонио, к сожалению, не придется присутствовать. Генералы проводят маневры, а передвижения войск – военная тайна.

Дон Мигдонио бледно улыбнулся.

– Когда понадобишься, я тебя позову.

– Нуньо будет ждать твоих распоряжений, моя королева.

– Кстати, у тебя не найдется лишних пяти тысяч солей?

– Должны бы быть… должно быть, найдутся… – забормотал помещик.

– Ты, такой любитель вкусно поесть, наверное, знаешь донью Аньяду, кухарку доктора Монтенегро?

Выйдя однажды в полдень из школы, директор Венто увидел Нуньо. Он стоял под раскаленными лучами солнца, не замечая их палящего жара.

– Что ты тут делаешь, сын мой?

– Смотрю, дон Эулохио.

– Тебе не за смотрение деньги платят. Зачем пришел?

– На этот раз от себя, не от хозяина. Хочу спросить, хорошо ли играют у вас корнеты. Красиво они играют, дон Эулохио?

Лицо директора засияло.

– Разве не слышишь? Мои ученики играют, готовятся к шествию двадцать восьмого июля.

– Но разве у нас сейчас не декавгуст, дон Эулохио?

– Так говорят прихлебалы судьи, а по моим расчетам сейчас июль. Слышишь, как трещат барабаны? Веришь ли, сын мой, я до сих пор понять не могу, какая муха укусила твоего хозяина, что он подарил нам музыкальные инструменты.

– Не хозяин это, дон Эулохио, а госпожа Мака. Хозяин не больно-то на подарки скор, а вот у доньи Маки душа широкая. Она многим помогает, дон Эулохио.

– Да, я слышал.

– Донья Мака узнала, что вы давно мечтаете о школьном оркестре, вот и велела хозяину подарить вам инструменты.

– Велела?

– Дон Мигдонио– мне хозяин, а госпожа Мака– она над всеми хозяевами хозяйка.

– Да, мне рассказывали. Если б все помещики были такими как она…

– Бели б все были такими, лучшей жизни никто бы и не желал.

– Поешь со мной кукурузы, Нуньо?

– С большим удовольствием, дон Эулохио.

После завтрака директор Венто водрузил на нос очки и принялся изучать альбом «Гении живописи». Не колеблясь ни минуты, вырвал он лист с репродукцией «Авроры» Гвидо Рени.

– Это зачем, дон Эулохио?

– Отец Часан ищет художника, чтоб украсить стены церкви.

– По правде говоря, не знаю я Аньяду.

– Это одна старушка, ей нужна шерсть.

– Пять тысяч солей на шерсть?

– Да, пока что.

Отец Часан сказал, боясь обидеть Нуньо, что вряд ли у того найдется время рисовать картину для церкви, поскольку он постоянно занят поручениями дона Мигдонио. «Я буду меньше спать, отец мой»,– отвечал Нуньо. Нуньо глядел до того простодушно, что у священника не хватило духу отказать. «Влип я с этой картиной, придется заплатить, а потом спрячу куда-нибудь его пачкотню»,– подумал отец Часан со вздохом.

– Когда ты хочешь начать?

– Если можно, нынче ночью, отец мой.

– Ты думаешь писать ночами?

– Я свечку поставлю, отец мой.

«Я бы и сам свечку поставил, лишь бы как-то выпутаться из этой истории», – подумал священник.

Отец Часан уведомил пономаря о том, что Нуньо разрешено работать в церкви, а сам отправился в Чипипату. Оттуда он поплыл в Тамбопампу и затем в Чинче, где отслужил мессу по погибшим во время массового расстрела. Через десять дней отец Часан возвратился. Он вошел в церковь и попятился, потрясенный. На стене висела «Аврора» работы Нуньо. Она была лучше картины Гвидо Рени. С разинутым ртом смотрел священник на коней, на божественного возницу, на девушек, на улыбающихся женщин, до того безбожно живых, что он едва удержался хотелось подойти и обнять их. В страхе глядел отец Часан на эту прекрасную яркую, свежую живопись, жалким казалось рядом с ней знаменитое творение Рени. У стены лежал на спине измученный Нуньо и громко храпел. Недостойный сравнения с великолепной копией, оригинал валялся на полу. Рядом стояли банка с краской и догорала свеча. Лицо Авроры напоминало Маку Альборнос. Священник в волнении благословил Нуньо, опустился на колени, принялся читать молитву.