Барбара отвечала, что, по ее мнению, юный Миклас не мерзавец. Хендрик решительно отрезал:

– Все нацисты мерзавцы. И беседовать с таким типом – все равно что вываляться в грязи. Жаль, что ты не хочешь этого понять. Тебя испортили либеральные замашки твоего семейства. У тебя нет убеждений, одна избалованность и детское любопытство!

Барбара тихо сказала:

– Да, я признаюсь, мне немножко жалко этого парня и он меня немножко интересует. Он больной, честолюбивый, он недоедает. Вы плохо с ним обращаетесь – ты, твоя приятельница Герцфельд и все прочие. Он ищет, за что бы зацепиться, как бы подняться. Вот он и пришел к этому безумию, которое он теперь гордо именует мировоззрением…

Хендрик презрительно хмыкнул.

– Как ты носишься с этой вшивой дрянью! Мы, видите ли, плохо с ним обращаемся! Просто великолепно! Ну и ну! А ты не подумала о том, как он и его дружки будут обращаться с нами, если этот сброд придет к власти?!

Нагнувшись вперед и подбоченясь, он швырнул ей в лицо этот вопрос.

Барбера отвечала с расстановкой, не глядя на него:

– Сохрани бог, чтобы эти безумцы пришли к власти. Я бы тогда не смогла жить в этой стране.

Она содрогнулась, словно ощутив мерзкое дуновение жестокости и лжи, которое воцарится в Германии, если к власти придут нацисты.

– Это подонки, – сказала она. – Подонки рвутся к власти.

– А сама садишься с таким подонком за один стол и чешешь с ним языком!

Хендрик большими шагами зашагал по комнате, у него был победоносный вид.

– Вот вам благородная буржуазная терпимость! Обязательно надо благородно сочувствовать смертельному врагу – верней, тому, кого сегодня еще называют смертельным врагом. Я надеюсь, моя дорогая, что ты с еще большим сочувствием отнесешься к подонкам, когда они придут к власти! Ты и в фашистском терроре сумеешь найти интересные стороны. Ваш либерализм научит вас мириться и с националистической диктатурой. И только мы, воинствующие революционеры, их враги не на жизнь, а на смерть, только мы помешаем им прийти к власти.

Гордо, как петух, он вышагивал по комнате, кося глазом и задрав подбородок. Барбара стояла неподвижно. Если бы Хендрик взглянул на нее в этот миг, он испугался бы ее побелевшего лица.

– Значит, ты считаешь, что я примирилась бы, – сказала она почти беззвучно. – Ты считаешь, что я примирилась бы – примирилась бы со смертельным врагом…

Через несколько дней между Хендриком и Микласом произошло столкновение, кончившееся тем, что Хефген добился от дирекции Гамбургского Художественного театра немедленного увольнения молодого актера. Повод к ссоре? которая закончилась триумфом для Хефгена, а для Ганса Микласа стала роковой, на первый взгляд был пустяковый.

Хендрик был в этот вечер в великолепнейшем настроении, проказничал, буквально кипел рейнской веселостью и удивлял восторженных коллег бесконечными выходками и шутками. Например, он выдумал веселую, блистательную игру. Поскольку в газетах он читал лишь театральную хронику и живо интересовался лишь тем, что касалось театра, он знал состав всех трупп немецких драматических, оперных театров и оперетт. Хорошо тренированная память фиксировала имя второй альтистки в Кенингсберге и временной исполнительницы салонных ролей в Галле. Было много хохота, когда Хендрик дал себя проэкзаменовать в этом своеобразном предмете. Он отвечал без запинки, когда его спрашивали:

– Кто молодой любовник в Хальберштадте?

Или:

– Где в настоящее время играет фрау Геверниц?

– В Гейдельберге, играет комических старух, – бросал Хефген как нечто само собой разумеющееся.

Скандал с Микласом начался с того, что кто-то спросил:

– А ну-ка, кто первая инженю в городском театре в Йене?

Хендрик ответил:

– Одна дура. Ее зовут Лотта Линденталь.

Тут в разговор вмешался Миклас, который до этого стоял в стороне, не принимая участия в общем веселье:

– Почему это Лотта Линденталь дура?

Хефген холодно отрезал:

– Не знаю почему. Такая уж родилась.

И Миклас – хрипло и тихо:

– Тогда я объясню вам, господин Хефген, почему вам хочется оскорбить именно эту даму: потому что вам точно известно, что она подруга одного из наших национал-социалистских вождей, а именно нашего героя-летчика.

Тут Хефген, барабаня пальцами по столу, с лицом, окаменевшим от высокомерия, оборвал его:

– Меня мало интересуют имена и титулы любовников фрейлейн Линденталь, – сказал он, не удостаивая Микласа взглядом. – Впрочем, тут можно бы составить длинный список. Фрейлейн Линденталь развлекается не только с военным летчиком.

Миклас сжал кулаки и опустил голову в боевой позиции уличного мальчишки, готового броситься на противника с кулаками. Светлые глаза под свирепо насупленным лбом, казалось, ослепли от бешенства.

– Поостерегитесь, – прошипел он, задыхаясь, и все испугались его дерзости. – Я не потерплю, чтобы открыто оскорбляли даму только за то, что она состоит в национал-социалистской немецкой рабочей партии и является подругой немецкого героя! Я не потерплю!

– Ах так! Вы не потерпите! – повторил Хендрик и улыбнулся дьявольской усмешкой. – Ай-ай, – добавил он язвительно, тут Миклас и впрямь набросился бы на Хефгена, но Отто Ульрихс изо всех сил ухватил его за плечи.