«Да, странное время», — думал Варламов. Вечер, пустая церковь, брошенные на стулья куртки, отражения свечей в тёмных окнах. Он и Джанет стояли перед алтарём, одетые по-дорожному, и единственный букет цветов украшал их венчание.

На минуту Варламов даже забыл, что происходит. Он стал рассматривать подсвечники, впервые видел их так близко. Центральный был особенно красив: пятнадцать свечей горели на полого поднимающейся, а затем спадающей дуге из кованого металла…

Пастор повысил голос, и Варламов вернулся к действительности. Пастор был стар — наверное, видел и не такие венчания. Он предлагал повторить слова супружеского обета.

Варламов сделал это почти машинально, своё имя произнёс на русский манер:

— Я, Евгений Варламов, беру тебя, Джанет Линдон, в жёны…

Джанет повторила свой обет тише, запинаясь. Когда произносила последние слова: «Я выхожу за тебя замуж и связываю свою жизнь с твоей», голос сорвался и она расплакалась.

Варламов обнял её за плечи, она дрожала. Филлис поспешила на помощь с платочком.

После паузы пастор спросил, у кого кольца? Чуть успокоившаяся Джанет достала из кармана два кольца — Варламов и забыл, что они лежали в ящике комода. Евгений легко надел колечко Джанет на её палец, а вот пальцы Варламова распухли после работы, и Джанет никак не могла надеть кольцо. Варламову пришлось натянуть его самому, едва не содрав при этом кожу.

После этого пастор объявил их мужем и женой. Болдуин и Филлис похлопали, затем все стали надевать куртки. Варламов и Джанет вышли из церкви растерянные — всё произошло так быстро!

— Заедем к нам, — предложила Филлис. — Надо ведь отпраздновать вашу свадьбу.

За руль на этот раз сел Евгений. Ведя машину за фургоном Болдуина, он поглядывал на золотое кольцо, непривычно украсившее палец. Джанет откинула голову и казалась утомлённой.

Из тёмной улицы наперерез им выехала машина. Варламов притормозил и вдруг почувствовал, что голова отяжелела и клонится на грудь. Он едва успел нажать на тормоз…

Словно чёрная вода затопила красные огни автомобиля Болдуина впереди, а потом сомкнулась и над Варламовым.

Он приходит в себя, но брезжит только сознание, тела не чувствует. Перед глазами плавают светлые пятна. Варламов пробует пошевелить руками и ногами — их словно нет. Затем острые иголки пробегают вдоль позвоночника, и он ощущает озноб. Вскоре ощущение конечностей возвращается, хотя двигать ими всё равно не может. В глаза словно что-то попало: как ни моргает, всё видит расплывчато.

Сначала кажется, что он снова в церкви. Вверх тянутся язычки свечей, перед ними маячат смутные фигуры. Но странно неподвижны эти фигуры, полное безмолвие царит вокруг, да и время слишком позднее, в окнах стоит ночь.

Варламов переводит взгляд на себя. Взгляд, наконец, фокусируется, и становится ясно, почему нельзя пошевелиться. Он, Евгений, сидит на массивном стуле: голени привязаны к ножкам этого стула, а поясница и вывернутые назад руки — к спинке.

Варламов пытается сообразить, что с ним произошло, но тщетно. Он снова глядит вперёд, теперь всё видно совершенно отчётливо.

Это не церковь, а точнее — не та церковь, где он обвенчался с Джанет. Окна как бойницы, и в их стёклах почему-то не отражаются огоньки свечей. А свечей горит много — и все по краям похожего на надгробие чёрного стола. Вокруг стоят фигуры в красных балахонах с накинутыми капюшонами, а на столе, как на чёрном ложе, распростёрта Джанет!..

Варламов кричит и пытается вскочить. Но крик звучит еле слышно, а верёвки не подаются. Похоже, стул намертво прибит к полу. Евгений может только смотреть.

Лицо Джанет очень спокойно. И очень бело… Только лёгкое вздымание и опускание блузки на груди говорит, что она жива.

— С ней всё в порядке, — раздаётся холодный голос слева от Варламова.

Варламов поворачивает голову: рядом сидит человек в балахоне, только не красном, а тёмном и с откинутым капюшоном. Бледное неприметное лицо, лысоватая голова на крепкой шее — Варламов сразу узнаёт того, с кем встретился в доме Брайана. Того, кто с фанатической убеждённостью говорил о Трехликом, а в игре появился как чёрный священник.

— Что это за спектакль? — гневно спрашивает он, но голос дрожит.

— Это не спектакль, — укоризненно отзывается человек в балахоне, — а ритуал. То, что вы допущены — немалая честь.

Варламову с болезненной ясностью вспоминается содержание предыдущей беседы. Чего от них хотят на этот раз? У него мелькает сумасшедшая надежда: может быть, всё опять сведётся к попытке склонить их к вере в Трехликого?.. И хотя умом он понимает, что на этот раз дело серьёзнее, всё же произносит:

— Освободите девушку. Потом мы поговорим.