– Отлеживайся дома, – сказал Роман. – Я и сам управлюсь, а ты лучше потихоньку-полегоньку борщ свари. Вернусь домой – а тут так вкусно пахнет!

– С фасолью, как ты любишь?

– С фасолью и курятиной, – сказал он, улыбнулся ободряюще и ушел.

Я варила борщ, а сердце мое все время было не на месте. Предчувствие близкой беды охватило мою душу, мешало думать и действовать. А тут еще к кухонному окну прилетела какая-то серенькая пташка, с любопытством заглянула внутрь, постучала клювиком в стекло и исчезла так же быстро, как появилась. Я даже засомневалась: на самом ли деле она прилетала, или это плод моего воображения. Но я твердо помнила, как моя мать однажды сказала: если птица постучит в окно, жди беды.

– Ну где же ты, Роман?! – кричала моя душа и томилось сердце.

Наконец хлопнула дверь. Я бросилась навстречу:

– Слава Богу, ты приехал!

Смотрю на него, и не узнаю. Лицо серое, губы синюшные, пальцы рук мелко дрожат. Проводила его к дивану, помогла раздеться, накапала корвалола в стакан с водой и дала выпить.

– Приляг, отдохни, – прошу его, но он не хочет.

– Мне бы борща, – говорит со слабой улыбкой.

– Господи, да я мигом!

Я бросилась в кухню, накрыла на стол. Он ест, а ложка пляшет в руках. Поел, вижу: немного успокоился. Ни о чем не расспрашиваю, жду, пока сам расскажет, что случилось.

– Идем, приляжем, я потолковать с тобой хочу, – говорит мне Роман.

Прилегли на кровать.

– Захожу я в помещение суда, а там людей в коридоре – видимо-невидимо… – начал он.

Мы всегда так делали. Когда один из нас ездил куда-нибудь по делам, то потом обязательно рассказывал все до мелочей.

– Так вот, прошелся я по коридору, – продолжает он. – А там, в основном, люди преклонного возраста. Духотища – не продохнуть. Даже стульев нет, чтобы старикам присесть. На все помещение – пять стульев. Куда идти, к кому обратиться – неизвестно.

– Откуда же нам знать, если мы и порог суда никогда не переступали.

– Вижу, пожилые люди заходят в один из кабинетов. Читаю табличку на двери кабинета: «Судья Пирсык Марина Григорьевна». Решил – зайду: пусть судья проверит, все ли необходимые документы собраны, и посоветует, куда их сдать.

– Ты все правильно решил.

– Занял очередь и жду. Люди входят и выходят. Кто быстро и со слезами на глазах, кто подольше задерживается. Часа два выстоял. Наконец подошла и моя очередь. Захожу в кабинет, здороваюсь. А там сидят секретарша и такая себе патлатая, надутая краснорожая дамочка-судья. «Можно?» – спрашиваю. «А вы кто?» – важно спрашивает она. – «Я – дитя войны», – отвечаю.

– И что дальше?

– А она, – Роман сглотнул клубок в горле, душивший его, – вдруг разъярилась, аж пена на губах! И как закричит на меня, будто на мальчишку: «И куда вы все без конца претесь?!» Я даже растерялся, но никуда не денешься, если пришел и два часа выстоял. «Мы – дети войны», – бормочу. «Прутся и прутся! – не унимается, вопит она. – Какие вы дети войны?» – «А кто же?» – я даже оторопел. – «Вы – упыри!» Я прямо онемел. Веришь или нет, но эти слова были – будто выстрел в самое сердце. Стою, словно кипятком ошпаренный, а в голове одно сидит, как гвоздь: «Вы – упыри!»

Я повернулась и взглянула на Романа, а у него по щекам бегут две слезинки. Сняла я эти слезы своими губами. Больше, чем полстолетия прожили мы рядом, но еще никогда не видела я слез на его глазах.

– Не надо, любимый, – шепчу ему.

– Еле выбрался на улицу, достал таблетку нитроглицерина. Уже мысленно с тобой попрощался: думал, все, тут мне и конец. Даже эпитафию себе подобрал. Помнится, какая-то писательница хотела, чтобы на ее могиле написали: «Теперь у меня уже ничего не болит». Вот эту самую.

– Не мели глупости, нам еще рано о смерти думать! И как же так можно?! – вскипела я. – Как эта женщина, представитель государства, могла так сказать?! Она хотя бы представляет, что каждому из нас довелось пережить в те годы?

– Не волнуйся, дорогая, тебе вредно, – теперь уже Роман меня успокаивает, но я никак не могу взять в толк, как такое могло случиться: – Нет, все-таки, скажи мне, как подобные люди могут занимать такие должности? И неужели мы похожи на упырей, пьющих чужую кровь?

Мы еще долго не могли успокоиться, обсуждали случившееся и утешали друг друга. А потом опять была бессонная ночь, несмотря ни на какие снотворные таблетки…

На следующий день у меня опять случился приступ астмы. Роман чувствовал себя плохо, но сказал, что пойдет принести свежей воды. Принес и сел на диван в соседней комнате.

– А мы все равно засадим весь огород и соберем всю нашу большую семью. Верно, Марийка?

– Конечно, дорогой.

– Хочу обзвонить детей и напомнить им, что они обещали собраться вместе в этом доме, – сказал он и взял мобильный телефон.