Ферро Марк
Шрифт:
После революции 1905 года и жестокого подавления ее — не говоря уж о бесчисленных жертвах Кровавого воскресенья — царя называли уже не Николай Неудачник, а Николай Кровавый. И боевая организация эсеров наметила его своей жертвой. Охранка знала об этом, так как главой организации боевиков был не кто иной, как Азеф — двойной агент, доносивший сведения о ней начальнику полиции Герасимову и одновременно оказывавший многочисленные услуги революционным организациям. Покушения на Николая II дважды проваливались. Моряк» который должен был убить его, признался, что у него в последний момент дрогнула рука.
«Надо убить эту сволочь, — повторял Николай, отказываясь вступиться за революционеров. — И мне еще осмеливаются говорить об амнистии!» [14]
В результате террористических актов имелись жертвы, а каков был итог ответных репрессий? Об этом говорится в докладе Карла Либкнехта.
«По неполным статистическим данным, согласно официальным источникам, между 1906 и 1910 годами за политические «преступления» было осуждено на смертную казнь 5735 человек, то есть почти одна шестая часть всех тех, кто проходил по политическим процессам. Были казнены 3741 человек.
Жестокие цифры: за период с 1825 года по 1905 год, то есть за восемьдесят лет, предшествующих революции, в России были приговорены к смертной казни 625 «политических» и казнено только 191 человек.
За первые пять лет конституционной эры количество приговоренных к смерти увеличилось в 180 раз! За последние годы количество смертных казней в Германии, например, достигает в среднем ежегодно 15.
Между 1906 и 1910 годами судебные инстанции осудили по политическим мотивам в целом 37 735 человек, из которых 8640 были приговорены к каторжным работам. Если исключить из общего числа количество осужденных на смерть — 5735 человек, — то 4144 были отправлены в штрафные роты, 1292 — в дисциплинарные батальоны и 1858 — в колонии принудительного труда; каждый из осужденных при этом был лишен всех гражданских свобод.
Осуждение на пребывание в «принудительной колонии» означает ссылку в глухую пустыню… Районы подобной «колонизации» относятся к наименее плодородным и самым холодным на земле: холод от -30 до -50 градусов держится во многих из этих мест в течение долгих месяцев. Именно там «колонистам», доведенным до состояния полной дикости, приходится бороться за жалкое существование самыми примитивными средствами без малейшей денежной помощи. Среди них находятся также женщины и дети. Это наказание часто выносится только за то, что человек вступает в социал-демократическую партию. В настоящее время следует считать, что количество людей, находящихся в принудительных колониях, достигает от 5 до 6 тысяч человек!
К приговорам, вынесенным судебными инстанциями, следует прибавить огромное количество приговоров к тюремному заключению или ссылке, выносимых административными властями.
В тюрьмах и местах заключения, среди которых наиболее печальной славой пользуются тюрьмы в Тобольске, Орле, в Москве (Бутырка), содержится в настоящее время, согласно официальным подсчетам, около 140 000 заключенных, то есть почти на 50 % больше того, что было три или четыре года тому назад.
В 1913 году в местах заключения находилось примерно 220 000 человек. Иногда это число доходило до 250 000, но с тех пор это количество еще более возросло, несмотря на пресловутую амнистию в связи с юбилеем [дома Романовых], которую распространили лишь на уголовных преступников. Иногда заключенные так плотно набиты в камеры, точно животные в стойлах: там так тесно, что им приходится спать по очереди. Каторжники значительную часть своего заключения проводят закованными в кандалы и днем и ночью. Нередки случаи, когда у них под кандалами срезается кожа, чтобы железо раздирало тело до ран.
Что касается питания, то на каждого заключенного отводится ежедневно по десять копеек, что безусловно совершенно недостаточно для пропитания людей, живущих в условиях — как внешних, так и внутренних — совершенно ненормальных, какие созданы для русских заключенных. К тому же большая часть суммы остается в руках банды воров, к которым относится русская бюрократия, а на остальные деньги заказываются столь жалкие продукты, что трудно даже вообразить, как из них можно было что-либо приготовить.
Превращенная в лохмотья, грязная одежда негодна со всех точек зрения. Не соблюдаются самые элементарные нормы санитарии и гигиены. Кажется невероятным, что человеческие существа могут жить — даже в течение нескольких недель — в таких губительных условиях: часто запрещается открывать отдушины для проветривания. Систематически сокращаются или вовсе запрещаются прогулки. Во многих случаях запрещена работа, без которой всякое лишение свободы, даже в благоприятных условиях, становится непереносимым мучением. Работа предоставляется только самая трудная или вредная для здоровья, например щипка шерсти. Если раньше политические заключенные имели право на занятия своими делами, теперь, как правило, это запрещено.
При учете всего сказанного, состояние здоровья заключенных может быть только устрашающим. Смертность превышает все нормы. 55 % смертей приходится на туберкулез.
Однако варварское отношение к заключенным этим не ограничивается. Они постоянно подвергаются унижению, особенно политические заключенные, которых помещают в одну камеру с уголовными преступниками, обрекая их на беспощадные истязания наиболее подлыми уголовниками из тех, кто явно принадлежит к числу любимцев такой же подлой администрации тюрьмы. Грубые оскорбления и унижения — их повседневный удел; с момента заключения их ожидает мерзкое обращение с раннего утра до позднего вечера. Над ними постоянно висит угроза варварских дисциплинарных наказаний — карцер и избиение палками — меры, ввести которые именно сейчас министры юстиции и внутренних дел сочли необходимым. Во многих исправительных заведениях в порядке вещей считаются пытки времен средневековья. Таким образом подавляется все, что еще осталось человеческого, если, конечно, заключенные не стали жертвой эпидемии или не пали от пули охранников, стоящих у окошек камер и готовых стрелять в любой момент. Единственным спасением для тех несчастных, которые хотят избежать подобного адского существования, является смерть. И поэтому к эпидемиям болезней прибавилась настоящая эпидемия самоубийств».
14
А. Вырубова в своем дневнике рассказывает, что Николай II мог искренне огорчиться, побледнеть, если в его присутствии пихнут ногой котенка… И тут же мог спокойно сказать (если заговорят о лицах, которые ему неприятны): «Этих надо расстрелять».
Интеллигенция пережила революцию 1905 года как трагическое поражение. Прошло немало лет, прежде чем осознали, что это первый этап революционного процесса или его «генеральная репетиция». Ее план, однако, утвержден, и Мережковский предупреждает Запад, что русская революция вне зависимости от того, завершится она или нет, так же абсолютна, как и самодержавие, которое она отвергает. Он повторял идею Герцена о том, что «Россия никогда не будет just-milieu [15] » и что она подожжет Европу, которая захотела бы погасить ее «искру жизни». Гнев интеллигенции направлен не только против царских приспешников и против Государственного совета, который Репин изобразил наподобие натюрморта — мертвым, как Карфаген, перед тем как он был разрушен, но прежде всего против Николая, которого на карикатурах изображали в виде осла. С наибольшей силой народный гнев выражали поэты, как, например, Константин Бальмонт.
15
Метод умеренного правления, политическая доктрина конституционной монархии Луи Филиппа. — Прим. пер.
Если раньше интеллигенция считала недостойным выходить на улицы и «нести красные знамена», то отныне она «водится» с террористами: Мережковский с Савинковым, Белый с Валентиновым, Горький с Лениным.
После того как были созданы социалистические партии, произошло определенное сближение между подлинно революционной интеллигенцией, с одной стороны, и писателями или артистами — с другой.
Приобретенные в 1905 году свободы, в частности свобода печати, способствовали широкому развитию оппозиционной литературы, и именно в этом усматривается одно из основных различий между тем, что было до 1905 года и после него. До 1905 года над судьбами России и царизма размышляли мыслители, которые выступали от своего собственного имени и лично исповедовали высказываемые ими взгляды или представления о будущем, тогда как после 1905 года подобные диспуты, зачастую приобретавшие острый характер, ведутся совместно в социальных и профессиональных кругах писателей, артистов и партийных деятелей.
По выражению Мережковского, вся «литературная цивилизация» ввязывается отныне в открытую политическую борьбу против Николая II и принимает участие в сражениях на стороне различных организаций и партий. Против самодержавия выступают такие столь разные деятели, как автор оперы «Золотой петушок» Римский-Корсаков, художник Илья Репин, Александр Блок — поэт революции — и писатель Максим Горький.
Однако участие Горького свидетельствует о сдвиге и переломе общественного движения, осуждавшего царизм. Для большевиков, с которыми он сближается, он отражает интересы народа, и для Ленина его взгляды служат отражением настроений угнетенных классов. Однако Горький связан не столько с крестьянами, сколько с новыми городскими слоями, и отражает гнев, нетерпение и потребность вырваться из окружающей среды. «Пусть сильнее грянет буря!» — требует этот певец обездоленных. Его мистические порывы сближают его с теми, кого тоже беспокоит механистическая научность новых нигилистов и марксистов, и он проникается новым религиозным сознанием, провозглашенным Розановым и русской интеллигенцией в программе «Вех». Они возмущаются покушениями так же, как и преступлениями царизма, и, по их мнению, цель не может оправдывать средства… Зачем тогда возмущаться кострами инквизиции, спрашивает Розанов, если она тоже намеревалась осчастливить грядущие поколения.
Вплоть до 1905 года Николай II и его двор обвиняли просвещенное общество в том, что оно сеет бунт и поднимает народ против своего обожаемого царя. И когда этот миф рухнул, появились новые иллюзии — та уверенность, которую обрела интеллигенция, в том, что она ближе к народу, чем к царизму. Писавший в «Новом времени» Розанов (Варварин) безжалостно обличал путаницу в умах интеллигенции и русских либералов: уходя с прекрасного спектакля революции, они спешат взять в гардеробе свои дорогие шубы и отправиться в свои уютные дома, однако шубы исчезли, а дома охвачены пламенем.
Этот кошмар, ставший реальностью несколькими годами позже, представляли себе лишь немногие. Но и их предвидение быстро рассеялось.
В действительности репрессии не сломили либералов и революционеров, а лишь усилили их гнев. Они уже были не просто авангардом общества, как до 1905 года, они сильно укрепили свои позиции: первые — в результате необыкновенного экономического развития страны, вторые — благодаря обратному воздействию столыпинских реформ. Его аграрная реформа, хотя и создала зачатки независимого крестьянства, вместе с тем вызвала бегство наибеднейшей его части в города, где они превратились в пролетариат, вскоре отчаявшийся из-за немыслимых условий своей повседневной жизни и сплотившийся в силу совместной работы на крупных заводах.