И тут же рядом услышал голос женщины, которая тихо произнесла: «Ты ошибаешься, батюшка, еще мало пролито крови».

В самом деле, никто — и меньше других штаб армии — не ожидал, что революция произойдет так быстро и что движение приобретет столь бурный характер. Сообщая о сформировании нового правительства, великий князь Николай Николаевич скрыл от солдат характер происшедших потрясений и закончил свое выступление приказом спеть «Боже, царя храни». Он предупредил также войско — в столь хорошо знакомых ему выражениях, — что всякая попытка неповиновения приказам правительства будет подавлена силой закона. Семейство Романовых, кстати, рассчитывало, что именно великий князь Николай Николаевич сумеет овладеть «всей ситуацией» (об этом свидетельствует письмо тетки Николая II Марии Павловны своему сыну Борису) и что победители Февральской революции должны страшиться действий руководимой им Кавказской армии. Петроградский Совет и Керенский добились его смещения, а также генерала Эверта, отказавшегося иметь дело с новым режимом.

Генералиссимус Алексеев, которого императорский двор подозревал в том, что он, пользуясь обстоятельствами, установит диктатуру, вел себя двусмысленно. Он заявил, что великий князь Николай Николаевич был назначен генералиссимусом по повелению императора и что правительство было создано в результате соглашения между Думой и Сенатом, хотя он знал, что это неправда. Что касается генерала Брусилова, то он заявил, что все события произошли по воле Господа и что завтра, как и вчера, солдаты должны выполнять свой священный долг. «Да поможет вам Бог спасти Святую Русь», — заключил он.

Итак, Верховное командование вело себя так, словно произошел лишь дворцовый переворот.

Беспорядки продолжались, и это раздражало командование. Алексеев не желал, чтобы ему направляли тревожные сообщения. Слывший республиканцем генерал Корнилов взял на вооружение любезное Думе выражение: «Поскольку старый режим оказался неспособным, власть в свои руки взяло новое правительство». И те и другие пытались внушить солдатам, что происходившие события исходят сверху и ни в чем не меняют установленного порядка.

В столице происходили убийства: был расстрелян ряд офицеров. Однако больше всего актов насилия совершалось во флоте, что не удивительно: в крепостях Ревеля и Гельсингфорса все еще сидели участники мятежей 1905 года. Ненависть матросов к своим офицерам была доведена до предела. Что касается командования флота, то оно хранило верность Николаю II, предпочитая иногда смерть отступничеству.

Диалог между взбунтовавшимися матросами и офицерами оказался невозможным. И полилась кровь. В результате погибли 40 офицеров, в том числе адмирал Непенин, хотя он и признал новый режим. В Кронштадте бесстрашно встретил смерть контр-адмирал Вирен: «Я жил, верно служа царю и отечеству. Я готов умереть. Теперь ваша очередь обрести смысл в этой жизни».

Когда его расстреливали, он пожелал встать лицом к стрелявшим.

Те, кто пользовался большей благосклонностью царя, раньше других признали новый режим. Пример подал великий князь Кирилл Владимирович, за которым последовали солдаты гвардии, дворцовая полиция и полк Его Величества. Сохранивших верность и постоянство было не так много: великий князь Павел Александрович — единственный, кто оставался с Александрой, новгородская конная гвардия, граф Келлер, Бенкендорфы, граф Замойский, пешком пришедший в Царское Село, чтобы предложить свои услуги царице. Генерал-губернатор Твери Бунтинг покончил с собой. Бывший министр финансов П. Л. Барк, у которого было немало друзей в новом правительстве и которому предложили остаться на этом посту, отказался. «Вопрос принципа», — сказал он.

Проснувшись от глубокой спячки, великие князья и генералы, всем обязанные императору, покинули его с удивительной легкостью. Когда несколько месяцев спустя они пожелали все вернуть на свои места, было слишком поздно.

Поездка Бубликова, которому Петроградский Совет поручил перевезти царя из Ставки в Могилёве в Царское Село, была триумфальной. «Ha каждой станции нас приветствовали толпы народа, звучали речи, крики «ура». Я отвечал тем же. В Могилёве мы были также встречены единодушными криками «ура». Представитель Совета попросил генерала Алексеева сообщить царю, что он арестован. Не смея прямо произнести эти слова, он употребил выражение, которое Николай повторял всем, кого встречал: «Знаете ли вы, что государь должен считать себя лишенным свободы?»».

Александра ничего не знала. Не имея возможности связаться с царем из Царского Села, она мобилизовала тех людей из своего окружения, кто казался ей наиболее преданным: Протопопова, который хотел взывать к помощи покойного Распутина, и Павла, убежденного в том, что прибегать к помощи войск бесполезно, так как они примкнули к Временному правительству. Она писала Николаю, не зная, что он уже отрекся от престола: «А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, — задерживать своего государя… Если тебя принудят к уступкам, то ни в каком случае ты не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом».

Когда на другой день к ней пришел великий князь Павел Александрович с «Известиями» в руках и сообщил ей об отречении, она воскликнула: «Не верю, все это враки! Газетные выдумки. Я верю в Бога и армию. Они нас еще не покинули». Она написала новое письмо, в котором поносила этого «Иуду» — генерала Рузского: «Можно лишиться рассудка, но мы не лишимся… Клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле… ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране».

Царь обратился с просьбой к генералу Алексееву, чтобы не чинилось никаких препятствий для его возвращения в Царское Село. Он просил также, чтобы ему разрешили выехать из страны по окончании войны, а затем вернуться навсегда для проживания в Крыму. Временное правительство ответило согласием на его просьбу.