Глама Золотой повидал многое.

Сцепив зубы, он прыгнул через круг. Старик уклонился очень хорошо, но все равно пропустил удар в ухо. И тут же Глама добавил слева по ребрам, чувствуя отдачу в кулаке, от которой заныл каждый сустав. Лэмб ударил в ответ, но Золотой отбил, и, столь же быстро, как сошлись, они разбежались, снова кружа и приглядываясь в свете факелов, озарявших театр.

А этот старик держал удар! Продолжал двигаться спокойно и ровно, не показывая боли. Возможно, Глама сумеет разбить его постепенно, кусочек за кусочком, используя бой на дистанции, но для начала и это неплохо. Теперь он вполне разогрелся. Дыхание участилось, он зарычал, оскалясь, как всегда во время битвы, впитывая силу и отбрасывая прочь сомнения. Все неудачи и разочарования стали трутом для костра яростного гнева.

Золотой громко хлопнул в ладоши, сделал обманный выпад и кинулся вперед, еще быстрее, чем только что, нанося старику два мощных прямых удара, и отскочил раньше, чем тот сумел ответить. Каменная чаша взорвалась криками ликования и улюлюканьем на дюжине языков.

А Глама настроился на работу. На его стороне играли молодость, вес, длина рук, но он не рассчитывал на легкую победу. Он осторожничал. Он хотел победить наверняка.

Это будет его последний бой, в конце концов.

– Да иду я, ублюдок, иду! – крикнул Пэйн, ковыляя из-за увечной ноги через зал.

Дно выгребной ямы – вот кто он. Но он полагал, что каждая выгребная яма нуждается в дне. Может, ему на роду написано не подниматься выше? Дверь сотрясали удары снаружи. Надо было давно уже сделать окошко, чтобы выглядывать – кто там. А ведь он предупреждал, но никто не обратил внимания. Наверное, не услышали через толпу, которая выше его по положению. Поэтому Пэйну пришлось отодвинуть засов и приоткрыть дверь, чтобы разглядеть незваного гостя.

За порогом стоял старый пьянчуга. Высокий и костистый, с седыми волосами, заглаженными на одну сторону, трясущимися руками и в плаще, измазанном чем-то похожим на блевотину – засохшая с одного бока и свежая с другой.

– Трахаться хочу, – скрипучим, как гнилая деревяшка, голосом сказал он.

– Не буду тебе мешать, – ответил Пэйн, пытаясь закрыть дверь.

Но старикан сунул сапог между дверью и косяком.

– Сказал тебе – трахаться хочу!

– Мы закрыты.

– Чего-чего? – Пьяница вытянул шею, будучи, по всей видимости, еще и тугоухим.

Пэйн распахнул дверь пошире и прокричал:

– Все смотрят бой, если ты не врубаешься! Мы закрыты!

– Врубаюсь, но меня не колышет. Хочу трахаться, и прямо сейчас. У меня есть золотой песок, и я слышал, Белый Дом всегда открыт тем, кто платит… Всегда!

– Вот дерьмо, – прошипел Пэйн, но возразить не смог. Папаша Кольцо так и говорил им: «Всегда открыт».

Но вот сегодня ему советовали быть осторожным. Втройне осторожнее, чем обычно. «Будьте сегодня все осторожнее втрое, – сказал Папаша Кольцо. – Терпеть не могу неосторожных». И его слова тогда показались странными, поскольку беспечностью тут никогда не страдали.

– Хочу трахаться, – повторил старик, пьяный настолько, что едва стоял на ногах.

Пэйну стало жалко ту девчонку, которая ему достанется. Смердел гость, как все дерьмо Криза, вместе взятое. Обычно у дверей скучали три охранника, но они сбежали, чтобы глазеть на бой, а остался лишь хромой Пэйн – дно гребаной ямы.

Он горько и сдавленно вздохнул, поворачиваясь, чтобы позвать кого-нибудь чуть выше, чем дно, но тут, к великому и неприятному удивлению, крепкая рука обхватила его и холодное лезвие прижалось к горлу. Дверь позади захлопнулась.

– Где женщина, которую вы схватили? – Дыхание старика по-прежнему смердело перегаром, но руки оказались крепче, чем клещи. – Шай Соут, такая штучка с большим ртом. Где она?

– Не знаю ничего ни о каких женщинах… – удалось прохрипеть Пэйну. Он пытался говорить достаточно громко, чтобы кто-то услышал, но половину слов проглотил от удушья.

– Думаю, мне придется выпотрошить тебя. – Острие ножа больно укололо под челюсть.

– Мать твою! Ладно! Она в подвале!

– Веди! – Старик подтолкнул его.

Шаг, другой… Внезапно Пэйн сообразил, что большего унижения он не испытывал никогда в жизни, и начал дергаться и извиваться, пытаясь вырваться, сопротивляясь так, будто это было попыткой подняться наверх со дна выгребной ямы, стать кем-то, достойным уважения. Ну, по крайней мере, зауважать себя.

Но старик оказался словно из железа сделан. Неумолимая рука сжала горло Пэйна с такой силой, что он мог только булькать и хрипеть, а острие ножа скользнуло вдоль щеки к правому глазу.

– Еще дернешься, глаз выколю, – ужасающая суровость в голосе старика убила последнее желание сопротивляться. – Ты всего лишь тупица-привратник. Поэтому мне кажется, Папаша Кольцо не будет скучать по тебе. А ему конец по-любому. Отведи меня к женщине и не делай глупостей. Будешь живым тупицей-привратником. Соображаешь?

Пальцы разжались за миг до того, как Пэйн мог свалиться от удушья.

– Соображаю.

Сказанное стариком было правдой. Какой смысл в той борьбе, которую Пэйн вел всю жизнь, куда она его завела? На место тупицы-привратника?