Сац Наталия Ильинична
Шрифт:
– А ты сказал неправду. Твой Вейцер совсем не злой и не хитрый. Он хороший и умный…
Да, я этот эпизод вспомнила не сразу, да и… по-своему прав был тогда Николай Васильевич: Вейцер был послан, чтобы заменить Любимова на посту торгпреда, а Попов и Любимов были закадычные друзья, и вообще не мое все это было дело… Ко мне Вейцер относился хорошо. Ему тут было скучно. В девять утра – перед первым водопитием – он уже гулял около ворот дешевого пансиона с громким названием «Вилла Пель», где я жила. Потом доводил меня до ворот – и так три раза в день. Курортный месяц больше годового знакомства в Москве – делать-то нечего. Я к нему привыкла, он, верно, тоже, и когда его вызвали в Москву, помогла ему сделать нужные покупки, купила розу и красные гвоздики, приехала на вокзал. По положению он должен был ехать в отдельном купе. Я вошла туда, поставила часть гвоздик и розу в стакан, одну гвоздику надела «верхом» на вешалку у зеркала, еще запихнула одну ему в верхний кармашек. Он посмотрел в зеркало и обомлел: «Никогда не думал, что это так красиво!» (Он и вообще об этом, верно, никогда не думал.) Но в черном костюме, с черными волосами и бровями, с ярко-красной гвоздикой – он правда как-то сразу похорошел. Я быстро вышла из купе – он за мной. Потом мы несколько минут стояли на платформе, он не отрывал от меня блестящих глаз и, когда проводница сказала: «Отправление», не двинулся с места. Она повторила – он глядел на меня. И уж не знаю, под гипнозом его взгляда, что ли, я полуобняла его одной рукой, чмокнула воздух около его лба, и только тогда он поднялся на ступеньки и так же неотрывно смотрел на меня, пока не исчез вместе с поездом. Я часа два погуляла на горе, на которой, по преданию, из-под копыт оленя впервые забил фонтан знаменитого «Шпруделя», вернулась в свой пансион и, к удивлению, заметила на столе телеграмму со станции «Подмокли». Кто бы это мог быть? Разорвала и прочла: «А ваши цветы не вянут и не завянут накрепко. Вейцер». Я легла отдохнуть и заснула. Знаменитый олень отчаянно бил копытом. Открыла глаза – стучали в мою дверь. Телеграмма: «А гвоздика со мной. Вейцер». На следующее утро, в семь часов, позвали к телефону. Звонил Вейцер – боялся позже не застать дома. В мою жизнь ворвался ураган его воли. Впервые я чувствовала себя какой-то пушинкой, над которой висит большая мужская воля. Но все же потом прошел год моего недопонимания, недомолвок. Он ведь был большой чудак – ни говорить, ни ухаживать тем более совсем не умел, и долгое время сама себе не верила, что Вейцер мне тоже нравится не только как «старший товарищ». Однажды Вейцер позвонил и спросил:– Откуда почта узнает, когда принести письмо, если я послал цветы?
Смешно? Мне было очень смешно. Объяснила:– Приходят в цветочный магазин, берут там бумагу и конверт, втыкают этот конверт в землю, и цветы приходят вместе с письмом.
В ответ я услышала знакомое «ы», перешедшее в молчание. А через полтора часа мне внесли корзину хризантем, где лежала весьма лаконичная записка: «Спасибо, что научили». Когда Вейцер объявил друзьям, что женится, – это была сенсация. Фанатик своей работы, угрюмый человек, заядлый холостяк! В первой корзине полученных мною цветов лежало письмо от Л. М. Хинчука: «Они сошлись: волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…» Для отправителя все было ясно: артистка, значит, «поэзия» и «волна», народный комиссар торговли – «проза» и «лед». «Если он – проза, – думала я, – значит, эта проза стоит всей мировой поэзии, а пламень его сердца в работе… разве мне с ним сравниться?!» «Советская торговля есть наше родное, большевистское дело». Да, Вейцер чувствовал его родным. Он был поэтом советской торговли. Наверное, где-то в самом глубинном измерении нас и сближало это полное романтики отношение: у меня – к театру для детей, у него – к торговле. Но фантазии, фанатизма, чтобы быть поэтом торговли, ему нужно было иметь куда больше, чем мне. Как остро он умел видеть, воспринимать, неожиданно и мудро действовать! Его авторитет был непререкаем, справедливым его считали все, кто знал. Работать сердцем – какое это важное качество! Помню наши воскресенья – уже после того, как мы поженились. Он за письменным столом с грудой писем от потребителей, я – на дерматиновом диване напротив него. Передо мной макет – торжественный концерт 6 ноября 1936 года в Большом театре. На будущей неделе перехожу со своей тысячной ватагой на сцену Большого театра – уже сегодня надо сделать разметку мизансцен.– Трудно тебе? – несется голос из-за стола.
– А тебе?
– Давай поменяемся. Я возьму твой картонный театр – ты возьми мои бумажки.
Увы, я ничего не понимаю в этих столбцах цифр под заголовком «Проект выпуска холодильников». Зато Вейцер сосчитал все квадратики, которыми расчерчен пол макета, разделил тысячу сто участников на количество этих квадратов, точно «знает», по скольку детей надо поставить на каждый квадрат, – словом, решил за меня постановочный план. Нам легко и весело друг с другом. Однако времени мало, макет снова у меня, он старается мне не мешать – гордится моей работой. Работаем старательно. И вдруг…– Помоги мне! – судя по тону, это уже не шутка, а всерьез.
Письмо от потребительницы народному комиссару внутренней торговли. «Уважаемый товарищ! Муж оставил нас, живу с двумя мальчиками, работаю машинисткой. Но я еще молодая женщина и еще мечтаю. Может, это Вам покажется смешно, но одной женщине кажется, если она достанет что-то красивое из одежды, скажем, красный берет, – счастье снова ей улыбнется, а я мечтаю давно о меховой шубке, что стали продавать в Мосторге. Несколько месяцев мы с мальчиками во всем подсократились, чтобы купить ее, – и вот наконец я ее купила, пошла на службу, думала, все будут завидовать. А оказалось – беда. Мех на этой шубе лезет: уже в трамвае, где я сидела, остались следы, а на службе бегали от меня товарищи, чтобы не стать волосатыми. Зачем терпеть насмешки? Я просила в Мосторге принять шубу назад – они сказали, что Ваше распоряжение этот товар назад не принимать. Товарищ народный комиссар! Отмените такое распоряжение, для меня эти деньги целое состояние». Вейцер словно увидел эту женщину, ее двух мальчиков, задумался. Потом я должна была звонить знакомым, которые, может быть, тоже покупали такие шубы в Мосторге, потом… словом, все было решено по справедливости. И люди ему верили. Однажды другая женщина написала письмо и через секретаря передала ему «в собственные руки». Она писала, что муж ее завмаг или инкассатор (уже не помню) в крупном магазине, начал играть на бегах, она случайно услышала, как он условился с другим игроком забрать выручку из магазина и поставить «на верную лошадку». По этому письму своевременно были приняты меры, и вынести деньги из магазина ему не удалось. За попытку ограбления муж этот был на некоторое время арестован, а ту, что написала письмо, Вейцер пригласил к себе на прием и поблагодарил ее.– Если у вас есть какие-нибудь просьбы – я их исполню. Вы поступили честно.
Женщина ответила сурово:– Иначе поступить я не могла. Ничего мне от вас не нужно. Только никогда не говорите мужу, что это сделала я – он не поймет и не простит, а я люблю его и у нас дети.
Мужа этого освободили из-под ареста, перевели на далекую от денег работу, и все было хорошо… Любовь к Вейцеру открыла в моей жизни новую творческую страницу – я ее называла «торговая лирика». Мы вместе осматривали витрины магазинов и думали, как поднять художественную культуру этого дела, проектировали детские кафе, я помогала устроить в театре смотр художественной самодеятельности работников торговли. Это был день его ликования. Чисто выбритый, в новом черном костюме, вслед за молодой женой, в сопровождении заместителей, он вошел в ложу. Представители торговли со всего Союза приветствовали его, поднесли мне универмаговского размера букет. Мы сели, потух свет; работники, оторвавшиеся от прилавков и торговых касс, лихо пели и плясали. Вейцер гордо глядел – свои, родные! Но вот выступил коллектив самодеятельности из Гагры. В глазах Вейцера ликование. Ансамбль музыкальных инструментов и певцов – опять Гагра. В глазах Вейцера какие-то чертики. Теперь гагринский коллектив народных танцев. Вейцер вскакивает с места:– Слушайте, а кто же там остался торговать? – восклицает он возмущенно.
Чувство главного он не терял никогда! В большом сердце Вейцера – государственного деятеля любовь к детям занимала немалое место. Это очень объединяло нас. Никогда не смогу забыть детский елочный базар, режиссером-руководителем которого была я по просьбе Вейцера. Зимние каникулы, конец декабря 1936 года. Елки в витринах магазинов, елки в руках раскрасневшихся на морозе прохожих – все готовятся к радостной встрече Нового года. Но особенно весело на Манежной площади, напротив Кремля. Тут на глазах вырастает сказочный город: избушки на курьих ножках, пряничный домик, домик куклы Мальвины, лес из елок, зверинец на открытом воздухе, детский «аэропорт», с которого будут подниматься с маленькими пассажирами воздушные шары – монгольфьеры, огромная двадцатиметровая елка, украшенная необыкновенными игрушками. Вот веселый Буратино в блестящем колпачке, Царевна-Лебедь, Золотая Рыбка, другие сказочные персонажи любимых детских спектаклей. Их нетрудно заметить – эти игрушки сделаны в рост маленького ребенка и выглядят особенно весело среди блестящих украшений и елочных огней удивительно нарядной в зеленом бархате елки. Елка эта, видимо, сама радуется наступлению зимних каникул и без устали кружится в вальсе – она стоит на вращающемся барабане-карусели, тоже очень ярком и красивом. По радио звучат новые елочные песни. Весело на детском елочном базаре! Детский театр помог молодым продавцам почувствовать себя хорошо в сказочных образах – все они в ярких костюмах поверх теплых пальто. Наши писатели сочинили им стихотворные зазывы, комические четверостишия. С наступлением темноты на стене Манежа идут детские мультфильмы. Каких только развлечений нет на этом массовом гулянье! Были также объявлены и различные конкурсы. Например, конкурс с премиями за лучшие елочные игрушки-самоделки, за елочные игры и рассказы, сочиненные самими ребятами. В особом сказочном домике каждый из ребят мог получить и совет и помощь по художественной самодеятельности. Но, конечно, надо было обеспечить порядок и дисциплину на этом гулянье – дежурила там и милиция. Однако, поскольку основным контингентом посетителей елочного базара были ребята, мы установили там дежурства педагогов и не позволяли милиции «действовать» по отношению к провинившемуся, не приведя его предварительно в комнату педагога. Елка на Манежной площади была настолько интересной, что не только ребят, но и взрослых тянуло погулять там снова и снова, ну а я бывала тут по нескольку раз в день, и потому, что была режиссером этого гулянья, и потому, что оно было рядом с театром. Много было там интересных эпизодов, но особенно ярко запомнился один. Как-то вечером милиционер привел к дежурному педагогу двенадцатилетнего парнишку – очень смущенного, с кепкой в руках. Он хотел утянуть елку и был задержан на месте преступления. На вопрос, как он, пионер, мог так поступить, мальчик разревелся и сознался, что это очень гадко, но что он уже целый месяц делает елочные игрушки-самоделки, как мы советуем на плакатах, и мама обещала купить ему елку, а теперь заболела, купить не может: игрушки вышли очень красивыми, а их уже некуда повесить. Мальчик говорит так просто и искренне, с таким раскаянием, что всем захотелось помочь ему.– Привези-ка ты свои игрушки сюда, – сказал народный комиссар торговли И. Я. Вейцер, который был в комнате во время этого разговора. – Ты читал – у нас тут объявлен конкурс.
Мальчик волновался и плохо понимал, что ему говорили. Вейцер взял его за руку, подвел к своей машине и сказал шоферу.– Отвезите мальчика домой и подождите его. Он возьмет свои игрушки, тогда привезете обратно.
Мальчик с восторгом и недоверием посмотрел на машину.– Он тоже со мной поедет? – спросил он, глядя на милиционера.
– Нет, зачем же, мы тебе доверяем.
Через двадцать минут мальчик вернулся с ящиком игрушек, очень изобретательно сделанных из кусочков жести, спичечных и картонных коробок.– Ну что же, – сказал Вейцер, – если товарищи не возражают, мы присудим тебе премию – елку с угощением для тебя и твоих гостей, но, конечно, если ты дашь пионерское слово, что тот твой проступок никогда не повторится.