Случилось так, что одна из женщин Дэвида, которую он привёз домой из людного торгового центра, оказалась родом из России. Дэвид услышал её густой знакомый акцент, когда она разговаривала с продавщицей. Он дождался, когда россиянка вышла из магазина, и представился ей на родном языке. Катя обрадовалась, так как Дэвид был первым русскоговорящим, кто ей попался в Америке. Она приехала в Штаты всего две недели назад к мужу-американцу, с которым познакомилась по Интернету. Дэвид предложил ей выпить по чашечке кофе, и в оживлённом разговоре, по-дружески взяв её за руку, он другой рукой незаметно приклеил Тотал на её предплечье. Впервые дав команду «Ко мне!» по-русски, Дэвид повёл шёлковую Катю к своей машине. Дома, раздев полногрудую, кровь с молоком, двадцатитрехлетнюю женщину из Саратова с густыми волосами на лобке и пушком под мышками, Дэвид оказался в состоянии восторга, которого он давно не испытывал. Пизда Кати смачно пахла вечностью, подмышки – свежим потом, а кожа её от жары была солоновата на вкус. Дэвид даже не стал ей делать тест на венерические болезни, и Катя восхищалась своими небывалыми ощущениями на русском языке, который напомнил Дэвиду о начале его жизни.

Вернув Катю в кафе, откуда он её увёз, Дэвид еле сдержался, чтобы не взять её телефон и адрес, чтобы подкараулить её где-нибудь для второго раза. Но он сдержался, понимая, что его малодушие может исковеркать жизнь милой и небывало родной телом и языком женщины.

Получив неограниченный доступ к молодым и красивым женщинам, Дэвид почувствовал в себе пренебрежительное отношение к своим одногодкам, он называл каждую «старушкой на курьих ножках», признаваясь себе, что ведёт себя как нувориш, на которого свалилось богатство и который сразу задрал нос перед своими знакомыми и родственниками и перестал их замечать. Ведь раньше он жаловал старушек своим вниманием, но это, как он понял, было лишь вынужденным согласием с отягчающими обстоятельствами – беспомощностью перед молодыми женщинами до Тотала. Вся его любовь к старым женщинам была лишь защитной реакцией на недостижимость молодых.

Итак, годы Дэвида на пенсии походили и впрямь на золотые. Большинство людей к старости жиреет, будто их ждёт не смерть, а долгая зимовка, которую надо продержаться до воскрешения. Но Дэвид весил столько же, сколько в свои двадцать пять. Правда, после ланча Дэвид теперь должен был поспать около часа (возраст брал своё), а затем отправлялся в людное место неподалеку от его дома и выбирал себе очередную женщину. Когда Дэвид возвращал её на исходное место, уже наступало время обеда, и он проводил его в ресторане с Джой или в одиночестве, которое не тяготило его. Он свёл знакомство со своим ровесником Риком, когда попробовал играть в гольф. Этот вид спорта не увлёк Дэвида, но зато приятельские отношения с Риком продолжались. Рик в былые годы владел винным магазином и теперь делился своими знаниями с Дэвидом, когда они заказывали вино к обеду и ликёры на десерт. Им было легко друг с другом. Рик любил пошучивать: «Мы с тобой «призывного возраста». Дэвиду меньше всего хотелось предвкушать смерть, когда вкушение жизни было таким восхитительным. Он ощущал себя мальчиком, но с телом, которое, как родитель, не позволяет делать всего, что хочется. Дэвид всегда любил быстро бегать, но теперь ноги по привычке могли сделать рывок, но сердце сразу останавливало бег, напоминая ногам об их зависимости от остального тела.

Два-три вечера в неделю Дэвид проводил с Джой – он заходил к ней в галерею, где помогал ей с делами по организации выставок, ведению бумаг, а позже они ходили на музыкальные вечера, в театры, на вечеринки к её многочисленным знакомым – Джой прожила в этом городе всю жизнь.

Их начальные сексуальные буйства быстро угомонились, чему Дэвид чрезвычайно радовался, желая оставить львиную долю своей энергии для его нескончаемого потока юных женщин. Джой в этом смысле была нетребовательна к Дэвиду, так как её первый всезнающий любовник познакомил её с вибратором, в который она по-серьёзному влюбилась. Впоследствии Джой приобрела их «всех сортов, всех размеров и цветов»: от крохотного, надеваемого на палец, до огромного, который надо было держать двумя руками, сотрясающего не только её тело, но даже кровать. Поэтому любовнические функции Дэвида сводились к поцелуям, объятиям и прочим нежностям, которые вибратор предоставить не мог, но зато служил замечательным подспорьем для быстрого достижения оргазма. Дэвид заполнял влагалище или зад Джой, то есть служил эмоциональным наполнителем для механического наслаждения.

Джой была счастлива, что, несмотря на идущие годы, Дэвид дарит ей цветы, делает ей подарки и всегда готов помочь в трудную минуту. А Дэвид был счастлив, что ему есть с кем отвести душу и кому позаботиться о нём. Джой прикипела сердцем к Дэвиду и призналась ему однажды, как ей жаль, что им уже поздно заиметь ребёночка и каким бы преданным и заботливым отцом он ему был. «Тебе поздно, а мне ещё нет», – подумал про себя Дэвид.

Ему тоже приходили мысли о прекращении его рода на земле, о напрасности усилий всех его предков сохранить свою генетическую суть.

Как учёный-биолог Дэвид давно уверовал в божественность происхождения жизни. Эволюция отражала лишь крохотную часть огромного чудесного и непостижимого процесса. Однако организованная религия претила Дэвиду, так как он в ней видел общественный институт, деловое предприятие, не имеющее ничего общего с верой.

Раз он пошёл с Джой в церковь на какой-то праздник. Люди молились стройным хором. Люди молятся коллективно, подумал Дэвид, с целью усилить громкость молитв, чтобы Бог наверняка услышал их просьбы. Уже в одном этом есть оскорбительное для Бога убеждение, что он туг на ухо и ему требуется хор в качестве слухового аппарата.

Однажды Рик, винных дел мастер, приятель Дэвида, пригласил его к себе домой и познакомил с гостившей у него дочерью. У неё была дочка, которой исполнился годик. Золотоволосая крошка радостно заулыбалась вошедшему Дэвиду. Он протянул руки девчушечке, будучи уверен, что она испугается и прижмётся к маме, державшей её на руках, да ещё, наверно, заплачет, но она радостно и решительно потянулась к Дэвиду. Он взял её к себе на руки, а девчушечка прильнула к нему и обняла за шею своими маленькими цепкими ручками. Мать удивилась вслух, что её дочка так легко пошла на руки незнакомому человеку, чего с ней раньше никогда не случалось. Растаявший Дэвид прижимал к себе горячее, нежное тельце, и его сердце колотилось от нежности и умиления. Он был уверен, что эта девчушка, ко-гда вырастет, будет отдаваться на первом свидании тому, кто ей понравится, и не станет изображать из себя мнимую неприступность.

Приехав домой, Дэвид был так переполнен чувствами, что позвонил Джой и поведал ей о своём приключении со славной девчушкой. Джой хотела было предложить Дэвиду удочерить какую-нибудь сироту, но вовремя сдержалась, вспомнив отношение Дэвида к предложению его бывшей жены.

Дэвид уже было примирился, что жизнь его пройдёт бездетной. Ему нравилось утешаться, млея от благородного альтруизма и жалости к самому себе: «Уж, во всяком случае, я не буду обременять детей своей старостью. Найму молоденьких медсестёр, которые будут ухаживать за мной, получая от меня зарплату, а потому не ждущих моей смерти, как наследники, а заинтересованных, чтобы я жил подольше. И, уж во всяком случае, я смогу ущипнуть за зад молодую сестру, которая будет менять подо мной памперсы».