— Молчишь? Ну ладно. Я еще посплю, — Суфа зевнул и, поднимаясь, канул в темноту. А через малое время на его место, кряхтя, уселся Даориций. Помолчал, глядя на лунную дорожку.

— Парни правы, Иму-силач. Если решишь, я возьму тебя в поход. Ты не волнуйся, не обижу. Будешь мой, а со своими я не верчу, денег даю честно, все уговоры блюду. Потому эти черти держатся за Ноушу и не бросают старого Даориция.

Нуба молчал, не зная, что отвечать. И купец продолжал:

— Привык я к тебе. Повиниться хочу. Я ведь думал — э-э-э, приплывем на Эвксин, там много базаров и городов, выставлю тебе счет и будешь на ярмарках биться с медведями да с дикими жеребцами. А я буду считать денежки. Но вот ты тут молчал. Все меня слушал, а говорил я, как бочка с дырой, куда утекает вино — без остановки. И оказалось, твое молчание тоже говорило со мной, а? Знаешь, что оно мне сказало? Есть вещи кроме денег, саха Даори. Очень важные вещи. А ты ведь можешь не дожить до ста лет, купец. Кроме свитков, что останется? Пусть бы еще хорошая память. Ты мне веришь?

— Да, — Нуба кивнул. Он и правда, верил старику. И это связывало ему язык, не давая признаться в невольном обмане.

— Славно. Славно. Когда придем и выгрузимся, ты не уходи сразу. Я буду с купцами говорить, все узнаю, тебе расскажу. Понял? Потом и пойдешь.

— Да, саха. Пусть здоровье не покидает тебя. Живи до ста лет.

У него не было сил говорить с купцом, и он поднялся, ушел в трюм и лег в свое гнездо, пропахшее сеном, пряными семенами и старым потом. Закрыл глаз, молясь, чтоб сон был пустым и черным. Но пока он спал, неутомимая Онторо нашла дыру в его мыслях и ввинтилась в них, смеясь и показывая то, что видела сама, когда улетала в степь на крыльях собственных снов.

Не в силах проснуться, Нуба вертелся и глухо стонал, глядя, как расцветает лицо Хаидэ под навалившимся на нее быстрым мужским телом, таким красивым, стройным, таким умелым в страсти.

Онторо перечисляла детские словечки, которыми ласкали друг друга влюбленные, говорила голосом Хаидэ — он никогда не слышал такого голоса у нее, разве что, когда нашла птенца и, держа его в ладошках, шептала утешения. Отвечала мужским голосом, говорящем о самом сокровенном, что теперь ведомо другому. Ему, Нубе — не было таких знаний, потому что, оберегая княжну, никогда он не позволял себе вламываться в ее упрямую голову, в ее горячее сердце.

И когда он совсем изнемог и уже хотел ответить черному демону, прося о покое и спрашивая о плате за этот покой, вдруг услышал слова, полные ярости и скрытого нетерпения:

— Ответь же мне, возлюбленный мой! Ответь, подай голос! Поговори!

Затаившись, кусая губы, проснулся в поту. — Она не знает, где он! Нащупывая, ищет его мысли, может быть, знает, куда направил «Ноушу» старый купец. Но, где именно он сейчас и что собирается сделать — все еще не знает. А он только что чуть было не открылся ей полностью.

Садясь, взял себя за виски и, не обращая внимания на занывшую пустую глазницу под сморщенным веком, проговорил:

— Я Иму. Иму силач, я буду драться на ярмарках. Потому что больше не годен ни на что. Отныне моя судьба — судьба Иму, одноглазого зверя, пожравшего льва.

Утром, управившись со снастями, подошел к Даорицию, сел, беря предложенные тем зары. И кидая, посмотрел не на то, какие выпали знаки, а на сверкающий рыжиной и белыми кубиками домов город, что медленно приближался, в облаке пряных степных запахов:

— Я буду служить тебе, саха. И буду биться на ярмарках. Под именем черного Иму. А прежнее — забудь.

— А как же?.. — Даориций подергал свежепокрашенную бороду, внимательно разглядывая лицо, на котором из-за шрама не отражались мысли. Кивнул с досадой.

— Может ты и прав. Это твое решение. Пусть. Но люди вокруг тебя тоже вольны принимать решения. Так и знай!

Встал и, отпихнув ногой доску тахтэ-нард, величественно удалился, шурша халатом.

Нуба глядел вслед, перекашивая лицо в улыбке. Он справился. Пока что он справился с черной ведьмой. И подумав так, поспешно стал думать о другом. Пусть бы болтун Даориций хорошо поторговал и вернулся к своим Эрине и Кайле. И пусть молодая жена всплескивает руками и бежит показывать старшей обновки. Пусть там будет все хорошо.

У причала, когда маленькая «Ноуша» заскрипела, тыкаясь крутым бортом в размокшие бревна, все было так, как он предполагал. Таскал на плече тяжелые мешки, а люди сбегались, показывая на него пальцами. Убегали позвать других, кто еще не видел, как из трюма воздвигается могучая черная фигура, лоснящаяся от пота, и тяжко топая колоннами ног, прогибает дощатые сходни. Сбрасывая мешок, Нуба выпрямлялся, медленно поворачивался, озирая небольшую толпу сверкающим глазом. Скалил зубы в кривой звериной ухмылке, и мужчины, обветренные, в поношенных рабочих кангах и штанах, сами сильные и закаленные суровой жизнью, отшатывались, поспешно скрещивая пальцы в охранных знаках.