Но Хаидэ ошибалась. Занятая своими переживаниями не заметила, что хозяин плескал себе щедро, но пил понемногу, украдкой разглядывая, как хмурятся тонкие брови и страдальчески дергается уголок рта.

Хетис тяжело ходил по двору, заглядывал в кухню, распекая помощницу Тиолату и зевающего после дневного отдыха повара, и все время поворачивал большую голову, прислушиваясь к дальнему шуму города, а после смотрел на вход в дом, куда ушла гостья. Сводил широкие брови, размышляя и прикидывая. И, наконец, оставив рабов готовить ужин, прокрался к завешанному входу в каморку, встал, задерживая дыхание и слушая, спит ли. Она охотница, слух у нее острый, глаз цепкий. Но лицо смурное, видно, сильно устала, и в горе…Дышит еле слышно, но размеренно и иногда тихо стонет во сне.

Он кивнул сам себе и, повернувшись, ушел в пристройку, куда перебирался жить сам, когда дом был полон приезжих. Надел новый хитон, украшенный яркими грубо вышитыми узорами, доставая коробку с пахучей пудрой, черпнул, усмехаясь, похлопал себя по груди и под мышками пальцами, испачканными нежным порошком, мешая запах цветов с запахом пота. Оно, конечно, смешно надеяться, но помечтать, вдруг сама, пройдет рядом, глянет жарким глазом…

Отдав распоряжения слугам, отправился в сторону рынка, перехватить любимчика госпожи Канарии, когда тот будет готовить ей паланкин. Надо сказать, что его ищет хмурая тощая охотница, да получить за это пару монет.

Хаидэ спала, соломинки лезли в лицо, и она отворачивалась, чтоб не пустить их в беспокойный рваный сон. Не слышала, как шумели за столами торговцы и караванщики, пили, пугали друг друга рассказами о победах демона, не слышала быстрой драки, и грохота разбитого кувшина. Проснулась внезапно, будто ее вытряхнули из рваных сетей, одним махом. Села, опираясь руками о каменный пол, припорошенный старой соломой. В черное маленькое окошко за спиной светил лунный серп, одежда, висящая на белой стене, казалась притихшим зверем, вздетым на крюк. И на фоне неровных складок старой шторы ярко белело лицо Техути и его руки, тоже белые, под черными рукавами широкого плаща.

— Хаи, — сказал шепотом, плащ пополз с плеч, сворачиваясь на полу еще одним бесформенным зверем, забелел длинный хитон, сверкая пряжками широкого пояса.

— Техути, — она протянула руки, боясь поймать пустоту, но вот он, совсем рядом, и запах его, родной, любимый, и никаких слов и вопросов не стало, все ушло, накрываясь огромным счастьем двух тел, что беззвучно слипались и входили друг в друга, сразу, без малейших заминок, будто притягивались сквозь времена и пространства…

Ни единого слова, ни шепота, ни стона не было слышно, лишь общим стало дыхание, учащаясь. Только его и слышал Хетис, стоя у входа снаружи. Вытягивал шею, напрягая слух, и проглатывал собственное дыхание.

А потом и дыхание стихло. Хетис застыл, боясь, что любое движение будет услышано. И стоял долго, неловко согнув толстую ногу. Выдохнул с облегчением, когда из-за шторы раздался счастливый женский шепот, перебирающий ласковые имена. Вставая удобнее, хотел прижаться ухом получше, но услышал, как мужчина вполголоса сказал:

— Подожди, Хаи.

Под звук шагов Хетис метнулся за угол в пустое стойло, присел там, проклиная осторожность любимчика Канарии. Покрутил головой, восхищаясь мужским нахальством. Эк везет таким вот бабьим игрушкам! Из рук одной вываливается да сразу в руки другой. И каждая — ах-ах, любимый. За что они любят таких — совсем никчемушных, которые в мужских делах всегда на последнем месте. Зато бабами верховодят.

— Ты нашел меня!

— Это ты нашла меня. Как хорошо, что я оставлял таблички.

— Да. Вот они все со мной. Я выкупала каждую и складывала в сумку.

— Любимая моя.

— Правда?

— Конечно!

Он смотрел на белеющее в лунном свете лицо у себя на коленях, на темные глаза, полные ночного сумрака. Как она делает это? Села и протянула к нему руки, почти невидимая в темноте. И он шагнул, в счастье. Потому что рядом с ней нет другого пути.

«Только в счастье…»

«Да нет же. Только — ее путь, не твой».

Ему показалось, что он слышит насмешливый шепот Онторо и, гладя Хаидэ по волосам, выбирая соломинки, застрявшие в прядях, он украдкой оглянулся. Но шепот звучал в голове и голос был не ее. Его, собственный голос.

«Она снова берет тебя в плен. А ты идешь, как овца».

— Я приехала за тобой, любимый. Знаешь, я была безымянным ши старого Патаххи. Делала грязную работу и услужала всем. Как положено младшему ши.

Она рассмеялась. Техути передернул плечами. Служанка. Почти рабыня. И — радуется.

— Теперь я умнее, чем была. Хотя конечно, глупа и буду глупа всегда.

Техути послушно засмеялся, присоединяясь к ее тихому смеху. У него заболели плечи и колени от неудобного сидения на жестких камнях. И эта грязная солома.