— А ты? Узнал, что хотел? Я видела кое-что, и нам нужно ехать к Паучьим горам, подобраться с другой стороны. С моря. Я видела сына, Теху, я думаю, он жив.

— Тс-сс, не надо об этом здесь. Потом расскажешь.

— Хорошо. Утром, да? Взял с собой свитки? Ты с Крылаткой? Нам нужно выехать пораньше.

— Хаи. Я не могу сейчас.

— Что?

Сползая с его колен, она села рядом, забирая волосы в жгут и закидывая за спину, чтоб не мешали. В глазах блеснули лезвия луны. Но встревоженный голос остался мягким.

— Что случилось, любимый? У тебя неприятности? Скажи.

— Нет. Не так чтобы… Видишь ли. Я еще не собрал всех снадобий…

— Ты не слышал меня? Он жив. Нам не нужны снадобья, надо скорее добраться туда и войти в гору. Ведь я не просто так вернулась к Патаххе, люб мой. Мне было показано!

— Хаи, нельзя решать такие вещи ночью, лежа голыми на соломе. Я уйду сейчас, пока меня не хватились там, где служу. А завтра, к закату, вернусь и мы все решим.

— К закату… весь день без тебя…

— Нам предстоит очень трудное дело. Надо подготовить все, нельзя торопиться. Тем более, если мальчик жив. Я раздобуду карты побережья. В доме, где я служу, очень большая библиотека.

— Это богатый дом, да, Теху? Ты хорошо одет.

— Хаи, люба моя, мне пора.

— Подожди. Еще чуть-чуть побудь рядом. Скажи… а твоя госпожа, она… Ты не даришь ей свою любовь?

— Любовь? — он рассмеялся, — о чем ты, глупая? Моя любовь — это ты. А она просто очень добра.

— Добра? С таким лицом?

— Ты видела нас? — голос Техути стал напряженным, но женщина не заметила этого, вспоминая темный румянец, пылающий на щеках Канарии.

— Ее лицо. Подбородок. Такие бывают у собак, которых натаскивают на дичь. И очень хорошо кормят. Сырым мясом.

— Ты не права, люба моя. Ты, верно, ревнуешь и потому говоришь чепуху. Она добра.

— К тебе, может быть.

Техути коснулся впалой горячей щеки. Встал, поднимая с пола плащ.

— Прости, мне пора. Вот кошелек, заплати хозяину, пусть даст тебе хорошее жилье. На несколько дней. Поживешь, а я буду приходить каждый день. Через неделю мне заплатят жалованье, а я соберу снадобья и свитки. Даже если тебе привиделось что-то, не стоит рисковать и торопиться.

— Хорошо. Я буду ждать тебя. Завтра, к закату.

Он вышел, будто и не было его тут, не лежал на ней, горячо дыша в шею.

Хаидэ беспомощно оглянулась на яркую луну, что уже уползала за край окошка. Будто еще один сон привиделся ей.

У калитки египтянина догнал Хетис, загремел засовом, угодливо засматривая в белое от луны лицо.

— Да будут боги дня и ночи с тобой, щедрый гость.

— Поселишь ее хорошо. Чтоб вход отдельный. И следи, кто приходит, пока меня нет.

— Да, господин.

— Скажи, хозяин, демон Иму и его купец появляются тут?

— Нет, господин, — Хетис цокнул языком с досадой, — у них свои палатки, и еду купец сам берет на базаре. А жаль, я брал бы денег, показывать, как чудовище жрет.

— А где палатки?

— На краю базарной площади. Увидишь, там пара черных коней и три верблюда с поклажей. И повозка для черной красотки. Ты идешь туда?

— Не твое дело.

— Да, да, конечно, — Хетис кланялся, растягивая толстые губы в улыбке.

Запирая хлипкую калитку, проводил глазами стройную фигуру в темных складках плаща. Ночной гость торопливо шел по улочке, ведущей к базару.

— Не мое дело. Было не мое. И деньги твои были только твоими, победитель баб.

Ночь вступила в самую глухую пору, когда Техути вернулся и тихо стукнул кольцом на дальнем входе в дом Канарии. Заспанный раб, зевая, впустил его и, заперев двери, сел у стены, кутаясь в накидку, снова опустил голову.

Техути прошел в свои комнаты, запер двери, ведущие в сад. Скинул плащ и, тихо ступая, подошел к двери в пустые покои. Прислушался. Вставил ключ в смазанный замок и мягко повернул его.

Комната с окном, тщательно завешенным черной шторой, затканной языками пламени, была освещена небольшими факелами, воткнутыми в кованые поставцы. В кресле, на шкуре газели, серебрившейся шелковым мехом, сидела обнаженная Канария, держа в руке еще один факел. Черные волосы укрывали широкие, почти мужские плечи. Большие ступни крепко стояли на плитах пола, и красные блики маслили круглые колени. Увидев любовника, Канария медленно подняла факел, освещая стену, где кожаные ремни притягивали к вбитым крюкам девочку-рабыню, висевшую с опущенной головой. Прыгающий свет окрасил зубы Канарии кровавыми бликами, осветил большие груди с черными ягодами сосков.