— Да, — сказала Айгуль, уверенно кивнув.

— И вы живете здесь, в этом городе?..

— Да.

— Теперь вы мне верите?.. То-то же, я не ошибаюсь, вы мне верите. Вы любите Жанну д’ Арк, вы похожи на Жанну д’ Арк, вы — Жанна д’ Арк, вы стоите посреди большой площади, полной народу, и вас должны казнить… Вы видите, сколько народу пришло посмотреть на вашу казнь?..

Он указал рукой на зал.

— Вижу, — сказала она, не открывая глаз.

Он дьявол, подумал Феликс.

В зале была могильная тишина.

Лицо Гронского блестело от пота.

— Эти люди пришли увидеть вашу казнь. Вон там стоят люди в черном… Это монахи, вы их видите, — людей в черном, с факелами в руках?

— Вижу, — тихо проговорила Айгуль.

— Вот один из них подносит свой факел к дровам… К сосновым поленьям… Вы видите у себя под ногами сосновые поленья?.. Смотрите, смотрите себе под ноги… Вы видите?..

— Вижу, — покорно повторила Айгуль.

— Что вы видите?..

— Поленья…

— Сосновые!.. — громко выкрикнул Гронский.

— Сосновые, — подтвердила она.

— Вы видите, как они разгораются от огня факела?.. Они сухие и хорошо горят, они быстро разгораются, пламя растет, пламя близится, вы чувствуете, как оно начинает лизать ваши ноги… Вам горячо! Горячо стоять!..

Айгуль переступила с ноги на ногу. Лицо ее передернула мгновенная судорога; она неловко подпрыгнула и с правой ноги у нее сорвалась босоножка.

— Нет, — сказал Гронский, — вы Жанна д’ Арк, вы героиня. Вы сильная, мужественная девушка. Вам больно, вас обжигает со всех сторон пламя, но вы не сдаетесь. Вы стоите, привязанная к столбу, все, что вы можете себе позволить — это несколько слезинок. Вы плачете, а в толпу, которая окружила эшафот, бросаете: «Вив ля Франс!..» Ну, кричите же — «Вив ля Франс!»

«Зачем он это делает? — в смятении думал Феликс. — Разве не достаточно…» — Феликсу казалось, по искаженному страдальческой гримасой лицу ползут крупные слезы, рождаясь где-то там, в чаще сомкнутых ресниц.

— Вив ля Франс… — шепотом произнесла Айгуль. Но шепот в молчащем зале был далеко слышен.

«Прекратите!» — хотелось крикнуть Феликсу. Пожалуй, этого и было довольно: «Прекратите!..» В одном из рассказов у Томаса Манна… Да, у него — в аналогичной ситуации на сцену кто-то выскакивает, стреляет в гипнотизера… Кажется, так!.. Это в рассказе, это литература — великолепная, возвышенная немецкая литература… «Дахин, дахин…» Хотя когда было надо, никто не выскочил, не выстрелил… И Томас Манн укатил в Штаты писать «Иосифа»… Зато в рассказе — ди гросслитератур, и такая завершенность!.

При чем здесь это, думал он, при чем, зачем?.. Но ведь, если крикнуть… Ведь глупость получится! Ведь не на костре же она, в самом деле, — это гипноз, всего-навсего!..

— А теперь, — сказал Гронский, — давайте мне руку, я вас выведу из огня… — Он взял ее за кончики с готовностью протянутых пальцев. — Ну вот, мы выходим… Вы чувствуете? Уже не печет, не жжет… Правда?.. — Она еще тяжело дышала, но на лице пробивалась улыбка. — Прекрасно! Вы спасены… Но знаете ли, кто такая Жанна, д’ Арк?.. — Он наклонился к ее уху и громко произнес: — Она еретичка! Колдунья! И если это понадобится для блага прекрасной Франции…

Он оборвал свою торопливую, частящую, как бы обволакивающую речь, всмотрелся в Айгуль, в ee лицо, побледневшее, утратившее обычную смуглость. И медленно, будто ввинчивая каждое слово, продолжал:

— Вы мне верите… Вы верите всему, что я скажу… Я говорю вам, что Жанна д’ Арк — еретичка… Вы поняли, что я вам говорю?

— Да… — скорее можно было угадать, чем услышать произнесенное ею через силу, полушепотом.

— Смотрите… Вы видите людей, окруживших костер? Видите, как они подбрасывают в огонь сухие поленья, хворост?.. Видите, как взвивается пламя?..

В его голосе проступила затаенная угроза.

— Вижу… — Слово, слетевшее с ее губ, походило на младенческий лепет.

— Что же вы стоите?.. Скорее! — Стекла очков у Гронского остро блеснули. — Скорее хватайте поленья, щепу, собирайте в охапку солому — и в костер! В костер!.. Что же вы стоите?.. Вы слышите, я вам говорю… Я вам говорю — бросайте в костер!.. Вы видите, сколько тут соломы, сколько тут хвороста? Видите — у вас под ногами?.. — Она слабо кивнула. — Ну?.. Нагнитесь и собирайте!..

Айгуль нагнулась — могло показаться, надломилась где-то в поясе, провела руками по полу, словно что-то сгребая, и неожиданно встала, распрямилась.

Теперь зал следил за поединком с тем всепоглощающим азартом, который свойственен стадиону или рингу. Феликс, оглядываясь, видел вокруг вытянувшиеся, замершие лица, застигнутые как бы врасплох и различные во всем, кроме этого жадного, азартного интереса к исходу борьбы.

Феликс почувствовал отвращение. А вместе с ним — такой же жгучий интерес…